А вечером, у вагона поезда, с которым уезжал, Татаринов увидел знакомую проводницу.
— Приятно, что еду и обратно в вашем же вагоне. Вспоминаете?
Но столько людей побывало за это время в ее вагоне, и лишь позднее, когда поезд уже давно шел и она принесла в купе стакан чая, узнала его.
— Ну как, отдохнули? — спросила она больше из любезности.
— Поработал, значит — и отдохнул, — сказал он.
Спутника на этот раз также не было, и Татаринов не зажег огня, сидел у окна с откинутой занавеской, белые поля шли и шли, и, отдавшись тому путевому, что всегда обращает к памяти, он думал о судьбах и Агнии Николаевны, и старого станочника Петра Петровича Арбатского, и вдовы рыбака — Каролины Яновны, и знакомой проводницы, имя которой уже позабыл: война лежала в судьбе каждого из них, лежала и в его судьбе, но все же сила жизни побеждала все бедствия. И он вспомнил, как утром после начавшейся оттепели возник из тумана полный блеска солнечный день... вспомнил и то смутное, что испытал, сидя рядом с Агнией Николаевной, и она беззащитно смотрела на него, не решаясь сказать, что надеется все же: может быть, и принесет что-нибудь этот уже по-домашнему расположившийся в ее комнате морской Пан?
— Чайку еще выпьете? — спросила проводница, подойдя к открытой двери купе.
— Выпью, милая женщина... выпью, — отозвался Татаринов, и ему захотелось добавить, что не из края в край идет ее вагон, придет и к конечной цели, и, если человек и не ищет, оно само находит его — то, чего даже и не ищет... однако не уяснил для себя, что́ заключает это короткое слово — оно, но можно и не уяснять.
Женщина вела мальчика за руку, он отставал от нее на своих коротеньких ножках, по временам оттягивал назад ее руку, и женщина говорила нежно:
— Сейчас, сейчас, маленький... сейчас мы дойдем — мне объяснили, где дача Александра Модестовича, сейчас мы с тобой дойдем.
После дороги через лес потянулись заборы дач, за одним забором из штакетника стоял в саду высокий старик, смотрел, как на деревьях созрели черные скворцы, похожие на крупные сливы, и тихая весна еще совсем робко притаилась в саду, а на газоне перед домом уже желтели рано расцветшие цветы мать-и-мачехи и изумрудно-зеленые стрелки нарциссов тянулись из земли.
Женщина сказала: «Вот он, Александр Модестович», сказала это мальчику, еще совсем маленькому, еще только пятилетнему, но в своем синем пальтеце с якорьками на плечах он казался старше, и лишь светлый вихорок из-под берета был еще совсем младенческий.
