Из беседы Бека с Фотиевой 20 марта 1967 г.:
— Однако же Володичева в своей записи (в дневнике дежурных секретарей. — Ю. В.) прямо говорит, что она передала письмо в руки Сталину.
— Нет, это неверно. Погодите, дайте-ка вспомнить. Я два раза была в это время у Сталина. Первый раз насчет яда. Но об этом писать нельзя. А второй раз… Да-да, вспомнила. Я сама передала письмо Ленина о национальностях.
— То есть сразу после того, как он продиктовал?
— Да. Могу вам рассказать. Только не записывайте. И если вздумаете опубликовать, то отрекусь.
— Да что вы, какая публикация? Мне это необходимо просто уяснить.
— Так вот. Сначала о яде. Еще летом (1922 г. — А. Б.) в Горках Ленин попросил у Сталина прислать ему яд — цианистый калий. Сказал так: «Если дело дойдет до того, что я потеряю речь, то прибегну к яду. Хочу его иметь у себя» (Ленин собирался последовать примеру Поля Лафарга и его жены, дочери Маркса — Лауры, которые отравили себя в 1911 г., чтобы не мучиться наступающей старостью. — Ю. В.). Сталин согласился. Сказал: «Хорошо». Однако об этом разговоре узнала Мария Ильинична и категорически воспротивилась. Доказывала, что в этой болезни бывают всяческие повороты, даже потерянная речь может вернуться… В общем, яд Владимир Ильич не получил. Но после нового удара он в декабре под строгим секретом опять послал меня к Сталину за ядом. Я позвонила по телефону, пришла к нему домой. Выслушав, Сталин сказал:
— Профессор Фёрстер написал мне так: «У меня нет оснований полагать, что работоспособность не вернется к Владимиру Ильичу». И заявил, что дать яд после такого заключения не может.
Я вернулась к Владимиру Ильичу ни с чем. Рассказала о разговоре со Сталиным.
Владимир Ильич вспылил, раскричался. Во время болезни он часто вспыхивал даже по мелким поводам: например, испорчен лифт (он был вспыльчив смолоду, но боролся с этим. — А. Б.).
— Ваш Фёрстер — шарлатан, — кричал он. — Укрывается за уклончивыми фразами.
И еще помню слова Ленина:
— Что он написал? Вы это сами видели?
— Нет, Владимир Ильич. Не видела.
И наконец, бросил мне:
— Идите вон!
Я ушла, но напоследок все же возразила:
— Фёрстер не шарлатан, а всемирно известный ученый…
Что нам добавить? Великий утопист верил, что совокупность материальных факторов преобразует человека — стоит лишь изменить характер собственности. Вышло же все наоборот.
Только нельзя уже вернуть назад миллионы жизней и благородную мощь Российского государства.
Он был беспредельно жесток в следовании предначертаниям плана — создать свободное и счастливое общество. Судьбы людей, их страдания, кровь — это были лишь безликие величины в его расчетах. Как живые люди они отсутствовали. Была предназначенность общества к свершению. Все прочее не имело ни ценности, ни значения, ни смысла.
