«…Меня предупредили, что Ленину разрешено диктовать не более пяти минут, — делится своим позором Володичева. — Надежда Константиновна провела меня в комнату, где на кровати лежал Ильич. Вид у него был болезненный. Он неловко подал мне левую руку, правая была парализована. Это меня сильно поразило. Я не предполагала, что ему до такой степени плохо. Когда мы остались, я села за стол рядом с кроватью. Ленин сказал: „Я хочу продиктовать письмо к съезду. Запишите!>14»
А спустя какое-то время после диктовки Мария Акимовна уже на квартире Сталина и передает ему расшифрованный текст ленинской диктовки. Сталин вместе с Орджоникидзе и Бухариным удаляются в кабинет, откуда «примерно через четверть часа вышел Сталин. Шаги его на этот раз были тяжелыми, лицо озабочено. Он пригласил меня в другую комнату… «Сожгите письмо», — сказал он мне. Это распоряжение Сталина я выполнила…».
А Ленин на другой день наивно предупреждает своего секретаря, то есть все ту же Марию Акимовну:
«„Я буду диктовать вам свой дневник. Он абсолютно секретен…“ Кончив диктовать, Ильич еще раз напомнил: «Продиктованное вчера, 23 декабря, и сегодня, 24 декабря (1922 г. — Ю. В.), является абсолютно секретным». Подчеркнул это не один раз. Потребовал все, что он диктует, хранить в особом месте, под особой ответственностью…»
Но нет, Мария Акимовна тут же направила свои стопы в дом к Сталину. Не отстала от нее и Лидия Александровна Фотиева, даже больше твердости проявила в предательстве, даже какую-то идейную пламенность.
Эти признания-самообличения, выжатые талантом Бека вести беседу, воздействия на людей, вызывают омерзение и даже некоторое чувство обиды за разящего всех и каждого вождя революции. Обессиленный неизлечимой болезнью, уже безопасный для всех, он становится объектом нечистоплотных манипуляций;
Фотиева до конца своих дней оставалась «закрытым» человеком, то бишь отказывалась с кем-либо встречаться и беседовать. По словам историка Владлена Логинова («Московские новости», № 17, 23 апреля 1989 г.), Фотиева была уверена (и говорила об этом Логинову), что еще в 30-е годы во время ремонта в ее квартире в «доме на набережной» (дом, из которого на пытки и смерть постепенно увезли почти всю верхушку партии, Красной Армии и государства), не таясь, установили подслушивающие устройства. И десятки лет она жила в твердом убеждении, что любое слово, даже сказанное шепотом, фиксируется. И уцелеть можно только ценой молчания.
