Музыкальная общественность столицы заговорила о новом басе. Михайлова пригласили в труппу Большого театра.
В назначенный день Максим Дормидонтович явился в Большой театр для пробы. Заведующий труппой провел его прямо на сцену. Без декораций она была огромна. Максим Дормидонтович невольно взглянул вверх. Какая высота! Находившийся на «колосниках» человек показался игрушечным. Михайлов подошел к роялю. Незнакомое оцепенение охватило его, но это длилось недолго. В зале включили свет, и сразу стало уютней. Он посмотрел вниз. В первом ряду партера сидели музыкальные руководители театра.
— Что вы нам споете? — спросил дирижер Голованов.
И вдруг, по ассоциации, вспомнилась другая «проба», как еще мальчишкой он пришел проситься в церковный хор и поп Василий, оглядывая его с высоты своего огромного роста, задал ему такой же, как сейчас, вопрос: «А что ты мне споешь?»
— Могу и «господи, помилуй», могу и еще что-нибудь, — ответил он тогда.
Улыбнувшись своим воспоминаниям, Максим Дормидонтович сказал:
— Могу арию Мельника, Варяжского гостя, Руслана…
— Руслана? Это очень интересно! Пожалуйста, Руслана…
Он запел.
По окончании горячо аплодировали все присутствовавшие в зале артисты и самый строгий критик — оркестр.
Своей радостью Максим Дормидонтович поделился с земляками и вскоре получил ответ. Его поздравляли с исполнением заветной мечты и вполне официально вызывали на соревнование: «Хотя трудимся мы в различных областях, цель у нас одна — сделать жизнь народа богаче и краше», — так заканчивали кольцовцы письмо своему односельчанину.
Максим Дормидонтович вызов принял.
* * *
Первое время в театр Михайлов приходил рано. До сих пор он был неискушенным зрителем. Вместе со всеми входил в зрительный зал, занимал свое место, с восхищением слушал музыку, пение, поражался виртуозности балетных пируэтов, грандиозности декораций. Когда же по «небу» сцены летели лебеди или исчезала, «таяла» на ней настоящая, живая Снегурочка, он думал: «Узнать бы, как все это делается!» Узнать все это было теперь в его возможностях — и не только это!
Театр начинает жить с одиннадцати часов утра. В зале полумрак. Оркестр настраивает инструменты, которые жужжат, словно пчелы, на разные голоса. Изредка в этом хаосе звуков можно уловить знакомую мелодию, которую настойчиво повторяет или звонкоголосая флейта, или, как филин в лесу, ухает фагот. Наконец, за высоким пультом появляется дирижер. Музыкальный гомон смолкает.
