— Да что вы делаете? Ведь этак всю рыбу избалуете… Эх, вы, горе-рыбаки!.. — возмущается Калинкий.
В один из таких моментов, когда звонарь покрикивал на своих помощников, в кустах зашуршало, и знакомый, до боли знакомый голос окликнул:
— Макси-и-и-им!
Удочка полетела в воду. Максим перевернулся винтом на месте и замер.
Навстречу ему шагнул дед. Сгорбленный, в коричневом армяке, теплой суконной шапке.
Поздоровался с Максимом за руку и все смотрел на него и смотрел, а из глаз его текли слезы, терялись в густой седой бороде.
— За тобой приехал, — сказал, наконец, он, отворачиваясь от Максима.
— Как за мной?
— Да где же это слыхано, чтобы внук потомственного плотника в монахи шел? За что, господи, мне такое наказание посылаешь?
К деду подошел Калинкий, скрестив на груди руки, низко поклонился.
— Прошу ко мне в сторожку, с дороги отдохнуть.
— Спасибо! Коли не прогонишь, зайду, пока он, — дед кивнул в сторону Максима, — вещички соберет.
— Ты не тужи, я все улажу, — успел шепнуть Калинкий Максиму.
Старшие пошли вперед, молодые следом за ними.
До сторожки звонаря все шли молча.
Когда старики остались одни, Калинкий рассказал деду Михайле, что монахом Максим даже и не числится, а поет в хоре певчим, что регент обещает с осени устроить его на пастырские курсы.
— Что же, если на псаломщика выучится — хорошо! — сказал дед после недолгого раздумья. — Больно уж в деревне бедность одолела!
Погостив у внука день, получив от него три рубля и оставив свое благословение, успокоенный дед уехал домой.
* * *
Максим не разделял чаяний деда. У него была своя мечта, одобренная Мартынычем и Анисимом, — идти в артисты… Часто перед его глазами вставал Сусанин, в ушах звучала музыка оркестра. А когда припоминалось монотонное чтение псаломщика, однообразное помахивание кадилом соборного диакона, тоска охватывала сердце. Правда, Максим иногда, оставаясь один, тянул «Многая лета», но только для тренировки голоса. И в эти минуты он особенно отчетливо понимал, что его мечта трудно исполнима. Учиться пению, не имея за душой и ломаного гроша, — пустая затея! На пастырских курсах он будет хоть чему-то учиться, иначе ему, нищему, дорога одна — в грузчики, а в грузчиках он — ни себе голова, ни деду помощник!
«Благодарить надо отца Мелентия, — не раз приходил он к выводу, — и пока смириться на этом».
С осени Максим стал слушателем пастырских курсов. К его великой радости, туда же был принят и Мокий, и к досаде Максима, а еще больше Мокия, на эти же курсы был зачислен и Орефий. Всех троих поселили в одной келье. Правда, собирались они вместе только поздно вечером, ибо днем были заняты на курсах, а Максим, кроме этого, продолжал петь в хоре, зарабатывая себе на жизнь. Совместительство было не легким. Занятия и спевки требовали много времени. Малоподготовленному Максиму нелегко давалась наука, и над уроками приходилось засиживаться далеко за полночь. За ворота он выходил в редких случаях — лишь по необходимости — в нотный магазин или на почту.
