Пустырь перед домом Мурад-бая заполнен народом. Уже яблоку негде упасть, а люди все подходят, подходят… Здороваются и сразу же вступают в разговор, обсуждают ночные события, строят догадки. Да, это не вчерашнее безмолвное стадо.
Громче всех шумит какая-то бабка. То и дело поднося ко рту костлявую, высохшую от немощи руку, она все ругает ночных шалопутов и сетует на аллаха — на старости лет и то не уберег от тревоги.
— Уж натерпелась я страху нынче ночью! Думала, конец света. — Она обращается то к одному, то к другому, призывая односельчан в свидетели своих мучений. И вдруг начинает ругать Нумата: — Ты, Вельназар, Нумата не защищай (значит, это и есть Вельназар, краснолицый, скуластый, ночью-то я не разглядел!). Нумат, он сроду супротивный! Третьего дня козел мой, чтоб ему сдохнуть, рогатому, в кибитку к ним залез, чайник разбил. Ну, разбил, что ж делать, козел — тварь неразумная. Нуматова баба — кричать. Такой шум подняла, будто я сама чайник ихний расколотила, а не этот проклятый, отсохни у него рога! И что, ты думаешь, Нумат? Молчит! Нет чтоб приструнить жену, сидит слушает.
— А ты не доводи, чтоб на тебя кричали, — мрачно отозвался Вельназар, недовольный тем, что старуха лезет не в свое дело. — Твоя скотина нашкодила — возмести убыток.
— Да ты в своем уме? — всполошилась старуха. — Если мне за него, окаянного, все убытки покрывать, лучше в могилу лечь. На той неделе у Амана бурдюк с простоквашей пропорол, что ж, мне теперь молоком отдавать? Да у меня и коровы нет. Развесят свои бурдюки, а я отвечай.
Вельназар молча отвернулся от старухи. Та еще поворчала немножко и затихла, поджав сухие губы. И сразу стал слышен мужской голос:
— Мне утром Нурберды говорит: об заклад могу биться, что это красные были. У них, говорит, такой закон: попал кто в беду, в лепешку разобьются, а выручат. Может, конечно, и они. Только что-то я сомневаюсь.
Я поглядел на говорившего. Это был пожилой плечистый мужчина в синем халате.
— Вот ты говоришь, красные, — возразил ему степенный старик с реденькой седой бородой. — А я слышал, никакой этот парень не красный, в нукерах ходил у Осман-бая. Сирота, без отца рос. И брата убили, одна мать старуха.
— Может, и так, — вздохнул мужчина в синем. — Одно скажу, не повезло парню. Однако, я полагаю, дружки его не оставят. Ночь-то была не последняя. Надо вот только не стоять пнями. Может, добром попросить бая, а может, и поругаться стоит.
Ворота распахнулись. Разом умолкнув, все повернулись к ним. Из ворот бок о бок выехали два всадника. Перед ними шел Мурад-бай, знаками приказывая очистить дорогу.
