— Будто вы не осыпаете. Только не больно вам верят.
— Ладно, верьте красным, если их слова вам больше по вкусу, — Якуб усмехнулся. — У них своя справедливость, у нас — своя. Эти двое пошли против нас. И погибли. Кстати, мы тогда предложили туркмену поджечь кладбище, вот это самое, обещали отпустить, если сделает…
— А свалили б на красных?
— Разумеется. Согласен, это не очень красиво, но во имя высшей справедливости… — Якуб засмеялся сухим, отрывистым смехом. — К тому же большевикам, и правда, ничего не стоит сжечь кладбище, ведь только и твердят, что бога нет. А люди поверили бы. Это стадо в любую сторону можно гнать, была бы палка в руках. И представьте себе, уперся, болван, и ни в какую: «Убивайте, а кладбище поджигать не стану!»
Я напряженно слушал Якуба. Ничего, кроме раздражения, не было в его словах. Ни сожаления, ни сочувствия.
— Пыжился, бесстрашие хотел изобразить. А умирать ему не хотелось — мальчонка оставался, тот самый, что прибегал. Эх, не напортил бы он нам. Я ему, дурак, говорю: «Русские тебя обманули. Пойми, не по пути нам с русскими! Зря сына осиротишь!» Думал он, думал, а потом говорит: «Лучше такие русские, как Гриша, чем такой туркмен, как ты!» На том наш разговор и кончился. Сына просил привести — проститься, я не велел. И зря, он скорей всего передумал бы, если б мальчонку увидел…
— Да… Твоя справедливость та же, что у царя.
— А что? — Якуб оживился, будто я напомнил ему что-то очень важное, чего он никак не мог вспомнить. — Когда власть была у царя, его и не называли иначе, как справедливым. Справедливейший был властелин.
— Чего ж его тогда свергли?
— Властью своей не пользовался. Царя доброта сгубила.
— Доброта? Здорово! Гноил людей в тюрьмах, расстреливал из пулеметов! По-твоему, это доброта?
— А ты видел, как он расстреливал? С чужого голоса поешь. — Якуб насмешливо улыбнулся. — Сказка дяди Николая!
— Не сказки! Царь его самого на пять лет в тюрьму запер! На чужбину выслал!
— Напрасно. Я бы на его месте не стал валандаться. Что толку ссылать? Только заразу большевистскую по всей России распространили. Шум подняли по всей земле.
— И хорошо. И молодцы, что подняли!
Якуб с ненавистью взглянул на меня. И выдавил пересохшими губами:
— Смерти им, подлецам, мало!
— Это тебе. Тебе смерти мало! — Я вскочил, не помня себя от ярости. — Сколько людей задушил ты своей кровавой лапой! Ослепнешь от сиротских слез! Палач!
«Я убью его! Вместе нам не жить на земле! Но почему он так спокоен? Не верит, что я решусь?» Я схватил халат, сунул руку в карман.
