и остаешься в пижаме, чтобы ощущать его на своей коже еще несколько часов… часы, часы… а часы полны минут и не только минут, доктор, ведь можно считать и в секундах, и уже придуманы хронометры, которые дробят секунды… Она точно так и делала, когда уходил ее любовник, не меняла простыни, наволочка на подушке сохраняла его запах еще много часов, дней… и не мылась, чтобы оставить свою кожу, как есть, — пропитанную заразой, зараженную заразой, заразной заразой… тавтология — способ жизни, метод постижения ненависти к самой себе… это «О» ей понадобится, когда снимут повязку и она начнет писать о Терезе… на тридцатом или сороковом «О» ей стало ясно, почему она ее выбрала: Тереза — её или она — Терезу… из-за лабиринтов этих отсутствий, пещерных колодцев желаний, на дне которых виднеется живая вода… рядом с каждым «О» — другое, они зеркальны в своем взаимном противостоянии… Тереза собрала их всех в одно «О» и таким образом защитила себя от заблуждения,
придумывала,
заблуждение неизбежно, и поскольку она пережила столь сильное заблуждение, Голубь спустил ей сверху перо… наверное, с одним заблуждением можно прожить более спокойно, чем с теми, что распадаются на много-много «О»,
на пятидесятом «О» она остановилась, написав лишь:
О Ханна,
и отчетливо услышала шум за стенкой, все же достаточно тонкой, чтобы ее уши смогли уловить едва различимый звук шевельнувшегося тела…
написала еще одно «О» и услышала дыхание…
Анастасия облегченно вздохнула…
может быть, так, за буквой, я все же смогу заполнить предстоящие часы, и минуты заполню, и секунды… а более мелкие, растворившиеся до состояния невосприимчивости величины я и представить себе не могу… наверное, там время входит в «О», сворачивается и сгорает…
исчезновение, воображение…
Анастасия встала, подняла вверх левую руку и, разведя пальцы, стала рассматривать мизинец, он слегка согнулся, закостенел точно по форме, необходимой для удара по клавишам… пианино, компьютера, неважно, здесь нет ни пианино, ни компьютера, она почувствовала себя сосредоточенной и усталой — точно так, как чувствовала себя раньше, после долгого-долгого писания, погруженная в иллюзии где-то вне и по ту сторону моря… а потом стала внимательно всматриваться в исписанные страницы, словно хотела исправить ошибки или отредактировать написанное, но в «О» редактировать нечего, она лишь констатировала определенные перемены, заметив, что ее «О»
становится все более красивым… вначале кривое, а потом всё более грациозное, словно прогибается внутрь, а потом переходит в отрывочные слова, которые никак нельзя прочесть…
