— Нет, абсолютно точно терновый, я уверена.
— Сейчас лучше поспать, мы очень устали. Потом подумаем. Это же дневной сон, а не ночной. Обдумаем все позже…
Действительно, усталость и напряжение добили меня, и я заснула мертвым сном. Даже сейчас я не могу сказать, сколько времени прошло до того момента, когда мы оба, моментально проснувшись, перепуганные вскочили с кровати. Земля, уходя из-под ног, с глухими звуками ударов где-то в глубине, сотрясалась так сильно, что две амфоры в своих стеклянных клетках подскакивали на металлических ободках. Трясло сильнее, гораздо сильнее, чем в первый раз. Потом наступила тишина. Ноги у меня отнялись, сердце бешено колотилось. Мы молча смотрели друг на друга. Я достала успокоительную таблетку и запила ее водой, которую запрещено было использовать для питья.
Я начала лихорадочно обдумывать ситуацию. Мы оказались в двойной ловушке и в двойной изоляции — и в доме и на острове. Я огляделась вокруг. М. тоже. Мы подумали об одном и том же и попытались оценить положение. Вся мебель и находившиеся в доме предметы приобрели новое, угрожающее значение. Если мы останемся здесь, нам может свалиться на головы находящаяся над кроватью стеклянная витрина с фигурками из Танагры. Большая серебряная лампада, упав с такой высоты, могла убить на месте. И тяжелые резные фонари возле двери стали далеко не безопасными.
— Если это действительно церковь, — подал голос М., подумав то же, что и я, — то мы в относительной безопасности.
— В любом случае, если опять тряхнет, — добавила я, — надо встать в этом дверном проеме.
Кажется, я даже не успела закончить фразу, как снова все задрожало. После предыдущего толчка прошло всего несколько минут. Мы переместились в дверной проем, держась руками за его свод. На этот раз подземные толчки длились не так долго. Совершенно без сил я села в кресло и тихо сказала мужу:
— Выйди наружу, посмотри, есть ли пыль.
Почему-то я вспомнила опыт, приобретенный во время бухарестского землетрясения (оно ощущалось по всей Сербии), и поднявшуюся после него мельчайшую пыль, окутавшую все мглой. Словно эта пыль была самым главным. Однако страх перед землетрясением заставил меня прежде всего вспомнить эту пыль. М. вышел, тут же вернулся сильно побледневшим и сказал:
— Пыли нет.
— А видно вулкан? — снова спросила я, уже сконцентрировавшись и реально оценивая ситуацию.
— Его тоже не видно, — ответил он как-то смущенно.
Наш разговор выглядел совершенно абсурдным.
