Теперь я знаю: где обилие громких слов, там всегда ложь…»
И в самом деле, какой резон везти его едва ли не через всю Россию в Москву: кругом остатки белых войск, банды, разруха, безвластие. Озлобленность и бесчувствие к крови не поддаются разумению, ну нет нервов у людей. Вряд ли красные отважатся — риск велик. Скорее всего, процесс над ним будет здесь… или в Омске. Ведь Омск был столицей движения, но для этого Пятой армии красных еще нужно дотянуться до Иркутска.
И все же этот следовательский намек на большевиков, что за ним?.. За митингами и уговорами эсеров, как правило, следуют длинные ножи большевиков. Если так — жди событий, адмирал. У большевиков свое понимание законности. При любом повороте не дать застать себя врасплох, быть готовым ко всему — издевательствам, казни…
На утреннем и дневном допросах следователи и члены комиссии впервые ссылались на деловые бумаги. И как ссылались — зачитывали целые страницы, все под исходящими и входящими номерами: успели со своей канцелярией.
Какая же глупость: тогда, в Нижнеудинске, все надлежало предать огню! Вот Занкевич — все в печку! Трубчанинов ловок и смел, но чехи доставили их прямо в лапы красных. Похоже, и Апушкина повязали.
От Александра Васильевича не скрывали: в камерах соседнего корпуса — офицеры, — те, что добровольно вызвались сопровождать его из Нижнеудинска, когда предал конвой, предали офицеры штаба и союзники приперли к стене своими каиновыми условиями. Где Занкевич? О нем упоминали, но вскользь.
Надо полагать, офицеров тоже спишут.
Не уйти никому. Смастерили поездочку, союзники…
Самые важные бумаги — у красных! Его исповеди в письмах Анне — все у них! Анна!.. Она рядом или в камере напротив?..
Эх, Апушкин!..
Александр Васильевич сбился с шага и зверем закрутил меж стен. С ним пропадет столько — никто никогда даже не догадается о том, что ему известно и как бы он теперь распорядился! Это нужно тем, кто верит в возрождение России…
При чем тут злоба, месть? Нет, нет, просто ему надо все поставить на свои места. Он столько понял в эти дни. Уйти бы, уйти!..
Александр Васильевич переминается под оконцем, шарит взглядом по стенам. Прижать Анну, сомкнуть объятия — и уйти!
Предали, предали!..
Станут потрясать с трибуны письмами, бумагами. Все, что писал: малейшие сомнения и движения души, планы, изменения планов — все-все в их распоряжении. Александр Васильевич не выдержал и длинно, безобразно выматерился.
Матерщина на флоте слыла традицией. Ей следовали и в некотором роде обучались. С царя Петра она приняла форму чуть ли не обязательного офицерско-дворянского шика. Изустно передавали самые затейливые и непристойные выражения: замысловатые сплетения диковинных по бесстыдству и образности матерщинных наборов. Самое настоящее опоэтизированное скотство…
