Фон Плеве Вячеслав Константинович (1846–1904), безусловно, был храбр. Зная, что за ним, как и за убитым предшественником (Сипягиным), охотятся молодцы Савинкова, прощаясь с кем-либо из своего окружения, имел обыкновение приговаривать: «Если буду завтра жив».
Вячеслав Константинович в клочья был разнесен бомбой, на удивление ловко брошенной Егором Сазоновым (иногда пишут — Созоновым), 15 июля 1904 г. Миг — и ничего больше: ни солнца, ни людей…
После фон Плеве волей монарха министром внутренних дел был назначен 47-летний князь Петр Данилович Святополк-Мирский. Это новому министру принадлежат слова, столь необычные для России: доверие должно лежать в основе взаимоотношений между правительством и обществом.
Обычные, заурядные слова, а для нас диковинные. До нынешних, 90-х годов XX столетия диковинные.
Летом семнадцатого, в пору вынужденного сидения в Петрограде, Александр Васильевич свел знакомство с Савинковым (тем самым, о котором все тот же Меньшиков писал: он «был… мечтой департамента полиции, который из-за него доходил до галлюцинаций»).
Они говорили о болезнях России — дряхлой монархии, порочности абсолютизма бюрократии, связывали Февраль семнадцатого с обновлением; вот только большевики… ничто не может их образумить. Да-а, а вылупилось нечто другое, не звонкая молодая Россия… Мог ли я вообразить, что стану Верховным Правителем России, а Борис Викторович — моим уполномоченным во Франции…
Этот режим Ленина и Троцкого удивительно умеет пускать пыль в глаза. Еще ни в чем не успев, кроме разрушений и убийств, нарек себя великим, самым передовым и справедливым…
«Там, где есть воля, всегда есть и дорога» — с 20 лет это девиз Александра Колчака. Он никогда не изменяет ему. Но сейчас все дороги замкнулись, и нет хода ни вперед, ни в сторону, а назад он не ходит. И теперь уже никакая воля не разведет эти дороги.
«Какое право имел я втягивать в эту кровавую историю Анну — она так молода! Почему не отправил за границу? Мне было хорошо, никого я так не любил, да и не знал, что это, до встречи с ней, — и я увлек ее за собой. Я должен был остановиться, я вдвое старше. Я был счастлив — и ни о чем другом не хотел думать… Ведь до сих пор они не щадили ни женщин, ни стариков. Государя императора убили с женой и детьми, а я? Видит Бог, я не хотел. Я не мог с ней расстаться! Что же я натворил!.. А теперь она в соседней камере…
Раздвинуть бы стены, шагнуть из этой могилы, подняться снова на мостик: одна только гладь моря — и ни лжи, ни парши громких слов, ни предательств — солнце, море и ветер…
