В романе можно встретить и пародии на судебные тексты, например: «Что же касается обвинений, взведенных им на ответчика, будто бы тот занимался починкой обуви, сыроедством, а также смолением мумий, то они с колебательной точки зрения неправдоподобны, что убедительно доказал упомянутый ответчик, на основании чего суд приговаривает истца к трем полным стаканам творогу, приправленного, разбавленного, трампампавленного, как велит местный обычай, каковые стаканы он обязуется уплатить упомянутому истцу в майской половине августа».
Обратите внимание, что текст судебной речи представляет собой набор нелепиц, абсурдных действий, почти абракадабру – в этом и заключается борьба с логикой, намеренная алогичность, обновляющая мышление, обнуляющая наш опыт, чтобы освежить его – убить прежний и родить новый.
Еще одна характерная примета соединения высокого и низкого – сочетание хвалы и брани. В предисловии к «Гаргантюа и Пантагрюэлю» автор обращается к своим читателям: «Итак, мои милые, развлекайтесь – и телу во здравие, почкам на пользу – веселитесь, читая мою книгу. Только вот что, балбесы, чума вас возьми: смотрите не забудьте за меня выпить, а уж за мной дело не станет!» В этих фразах хвала слита с бранью, и их невозможно разделить.
Площадная хвала и площадная брань – две стороны одной медали. Карнавальная хвала чревата бранью, и нельзя при этом провести четкой границы между ними, нельзя указать, где кончается одно и где начинается другое. Бахтин обращает внимание на то, что и в современной жизни, с близкими людьми мы можем употребить бранные слова как ласковые – и рассматриваем это как показатель интимности, доверия. Во время карнавала брань не имела цели оскорбить – она несла совсем другой подтекст. Брань употреблялась в ласковом и хвалебном смысле и тут же переходила в хвалу. В этом есть процесс перехода прошлого в будущее, старой правды в новую правду, мы наблюдаем нечто объективное. Давайте посмотрим на слово «дурак» – это хвала или брань? Дурак как тупица, глупец и при этом дурак как шут, как святой, надмирный, знающий высший смысл, юродивый. Ни одно из этих значений не является единственно верным.
Сочетание хвалы и брани может быть в виде языковой игры и в виде двусмысленных высказываний. Вот эпизод, в котором ребенок Гаргантюа показывает гостям конюшни – и приводит их в свою спальню, где припаркованы игрушечные лошади.
«Когда же они в великом смущении стали спускаться с лестницы, Гаргантюа сказал:
