Никаких комментариев на этот раз она не приложила. Одни только стихи, и понимай их как знаешь.
А я не знаю, как понимать. Она всегда меня чем-нибудь да озадачит.
Новый приказ
День вторжения отходит все дальше назад.
В час ночи по сигналу тревоги является Порада. Со всем снаряжением собираемся у самолетов, и тут вылет отменяют. А был слух, что полетим на Ганновер бомбить с шести тысяч плюс-минус пятьсот. Что, эти артисты-зенитчики устраивают над Ганновером во сто крат страшнее Шербура? Пролететь над городом на шести тысячах такое же безумие, как съехать на роликах с монумента Вашингтона, без шуток.
Как обычно, слухи у нас преувеличивают. Но система оповещения здесь весьма разветвленная, охватывает все — от ангара до сортира, поэтому всегда вроде все знаешь.
Сразу же после обеда громкоговорители разражаются сообщением: «Сегодня днем на наш аэродром прибывает группа высокопоставленных гостей. Форма одежды парадная до последующего распоряжения».
Тут прошел слух, что нагрянут наши четырехзвездные ребята: генерал Маршалл и генерал Арнольд с сопровождающими, генерал Дулитл и генерал Шпатц.
Понятно, если вся эта гвардия собирается, нам обязательно дадут вылет.
Далеко за полдень на дороге появляются «джипы», и дежурные по эскадрилье передают распоряжение отправляться по машинам.
Я уже почти оделся, когда вдруг Сэм объявляет, что я остаюсь.
— Летит Оутс, — говорит он. — Можешь отдыхать.
— Летит Оутс? — переспрашиваю. — Мне отдыхать?
— Его назначают первым,— поясняет Сэм. — Но ему надо сделать еще несколько боевых вылетов.
В другое время я бы нисколько не огорчился. Но сейчас мне хочется проехать на грузовике перед генералом Маршаллом, небрежно так помахать ему, будто ничего особенного, потом улыбнуться генералу Арнольду, бросить ему: «Эй-босс-как-тебе-мы?». К тому же над Францией на этот раз может быть для разнообразия чисто, и вдруг я бы увидел, к примеру, как француженка машет платочком.
Но они не берут меня.
— Жаль, — говорит Шарп.
— Знаешь, что посоветую, — выдаю я ему. — Попробуй-ка сбить с глубокой спирали.
И отправляюсь спать.
В половине восьмого просыпаюсь от ужасной мысли, что они могли- таки полететь на Ганновер на шести тысячах плюс-минус пятьсот.
Ужинать было уже поздно. Около восьми иду в корпус Красного Креста и целый час пью чай с вафлями и болтаю с Гретой.
Кто-то говорит, что эскадрильи должны вернуться в половине одиннадцатого. Но за это время они не успели бы обернуться из Ганновера, значит, все-таки послали на Францию, и я беру еще одну вафлю.
