Рубин поперхнулся дымом, закашлялся. Кашлял он так натужно, что на него жалко было смотреть: лицо становилось то красным, то зеленым, губы дрожали.
— Постучи, пожалуйста, по спине, — прохрипел он.
Я постучал, и он кое-как справился с кашлем.
— Дым попал не в то горло, — пояснил он.
— Ол, так что скажешь по поводу газет? Зачем они вам понадобились в таком количестве?
— Э нет, Джек, в этом ты сам разбирайся. У тебя же котелок варит отлично.
— Ну ты прямо вгоняешь меня в краску.
Рубин хохотнул:
— Сам не пойму, как меня угораздило связаться с этими парнями. — Он покачал головой, удивляясь превратностям криминальной фортуны. — Как думаешь, сколько мне лет?
— Одиннадцать.
— Кончай, Джек, я серьезно…
— Что-нибудь за сорок…
— Мне тридцать пять, Джек. Дашь ты мне тридцать пять?
— Я бы не сказал, что ты хорошо сохранился.
— То-то и оно. И все из-за бабы. Когда я с ней познакомился четыре года назад, у меня была вот такая шевелюра! А теперь мой скальп можно использовать вместо зеркала. И она же еще и недовольна. Требует, чтобы я купил парик. Нет, ты понял, Джек? У тебя вон тоже лысина. И что твоя подруга думает по этому поводу?
— Ей нравится.
— Тебе повезло.
— Мне все это говорят.
— И они правы. — Рубин вздохнул, помолчал, потом заговорил вновь: — Когда мне исполнилось восемнадцать, я уехал из Нью-Йорка в Детройт, к дяде Эрвину, он занимался контрабандой спиртного из Канады. А я был тогда такой простой мальчонка из Бенсонхерста, и вдруг началась сказочная жизнь, — в его голосе прозвучала искренняя грусть, — капусты навалом, девчонок тоже, дом на берегу озера. Не слабо, да?
— Действительно сказка.
— Никак не могу врубиться, Джек, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно. — Рубин неодобрительно покачал головой. — А потом сухой закон отменили и наши дела пошли хреново. Вдобавок в Детройт нахлынули цветные. Дядя Эрвин перекинулся на подпольную лотерею, приторговывал наркотой, давал деньги в рост, в общем, крутился как мог. Но где-то он там запутался, и в конце концов его нашли в «шевроле» на дне Верхнего озера.
— Бедняга.
— Он был такой крутой, мой дядя Эрвин, что ты! Что скажет, то и сделает. Не то, что эти козлы…
Я навострил уши, но Рубин тоже почувствовал, что чересчур разоткровенничался, и прикусил язык. Он опять закурил и выпустил дым внутрь кабины. Теперь пришел мой черед кашлять.
— Извиняюсь, Джек, я забыл, что ты не куришь.
— Курю, курю! — Но он уже выбросил сигарету за окно.
— Когда ты за рулем, не очень-то приятно, если тебя окуривают, верно ведь? — заискивающе сказал он, и мне снова стало жалко этого придурка. Вечный мальчик на побегушках, Сплошные извинения и виляние хвостом. — Короче, дядю Эрвина замочили, и я дал тягу из Детройта, Вернулся в Нью-Йорк. Это было одиннадцать лет назад. И вот с тех пор мыкаюсь: там сшибу доллар, тут — два… Никогда уже мне не жить так, как в Детройте.
