…И когда он будет вечером сидеть за столом у брата, то ответит на вопрос его жены, как провел день, беззаботной фразой: ах, да ничего особенного, тыркался по своим делам и сходил на могилу к папе-маме.
Вот как… в один голос произнесут и брат, и его жена — они никак не ожидают от Пеэтсона такого поступка. Можно себе представить, насколько он вдруг вырастет и облагородится в их глазах.
— Да-да… — громко говорит он, даже чересчур громко, ибо сам пугается своего тона вкупе с нежданно и крадучись, на манер карманного воришки, вползшей в голову мысли.
— Да-да, — повторяет он уже тише и прикидывает, что если бы и брат жил в другом городе, то после маминой смерти родительский дом можно было бы обратить в деньги. Нынче эти места пользуются спросом. И ценятся особенно высоко. За все это вполне можно взять лимон, а то и полтора. Наверняка полтора, если даже не больше.
Сегодня же надо будет проконсультироваться с каким-нибудь маклером, деловито думает он.
И вдруг душу Пеэтсона заполняет странное ощущение, что его кинули. Да так нагло — даже в глазах потемнело.
Когда ранней весной хоронили мать, ни разу не встал вопрос о судьбе дома. Вероятно, считалось само собой разумеющимся, что семья брата будет жить в нем, как и прежде. Они ведь добросовестно ухаживали за матерью, которая в последние годы превратилась в беспомощного ребенка. Все правильно. Но справедливо ли? Младший брат живет-поживает на куче несметных сокровищ, а старшему досталась лишь дырка от бублика? Было бы справедливо дом продать, а деньги поделить. Брат смог бы купить приличную квартиру и какое-то время даже пожить в роскоши, а не как сейчас — перебиваясь с хлеба на квас и едва сводя концы с концами.
Пеэтсон никак не возьмет в толк, почему не подумал об этом раньше. Но тут же понимает, что до этой прогулки он не отдавал себе отчета в том, какую ценность представляет собой родительский дом… И что теперь будет? Вдруг брат уже оформил недвижимость на себя? Нет, без подписи второго наследника сделать это невозможно. А что если дельце обтяпали, пока мать болела? Притащили нотариуса к старой маразматичке, которая уже ничего не соображала в мирских делах, и дали ей вывести дрожащие каракули…
Лоб Пеэтсона покрывается каплями пота. Нет, не от жары, капли ледяные. Обида и отчаяние вызвали их. Теперь иначе, чем через суд, дело не решить. Судиться с собственным братом! Эта мысль кажется до смешного пошлой — он слыхивал вызывающие омерзение истории, как недавние добрые друзья, и (что самое ужасное!) прекрасно до той поры ладившие родственники, люди якобы во всех отношениях порядочные, цапались на судебной скамье из-за наследства. Свояки до дележа братья…
