И вот – уже по дороге в Восточный Берлин – последнее наше выступление в Западном. Мы в Красном Вединге – пролетарском районе, районе антифашистов.
Красный Вединг! – сквозь вопли «хайль!» – сквозь неистовый рев нацистов звучит спокойный, отрывистый голос Эрнста Буша.
Красный Вединг! – сквозь колючую проволоку фашистских концлагерей смотрят в упор лихорадочные глаза измученных, но несломленных узников.
Красный Вединг! – поднимает сжатый кулак расстрелянный бессмертный Эрнст Тельман…
Мы читаем стихи в Обществе дружбы с Советским Союзом. Скромное, похожее на большой сарай помещение набито до отказа. Сцена украшена портретом Ленина и громадной цифрой «50» – нашим выступлением начинается цикл вечеров в честь пятидесятилетия Советской власти.
Приподнятое настроение аудитории – просто одетых людей всех возрастов – передается нам. Читать радостно и волнующе. Мы понимаем, что восторженность, с которой нас здесь встречают, – выражение чувств Красного Берлина к Красной Москве.
Молодежь не только бешено аплодирует, но и бурно топает ногами – высший знак выражения восторга.
После чтения стихов отвечаем на вопросы. Сначала – организованно, со сцены, через переводчика, потом сходим в зал, смешиваемся с публикой. Я, к сожалению, знаю всего несколько немецких слов – признаюсь, что не слишком любила этот язык… Но ведь существует еще язык глаз и улыбок…
Посмотрели бы на меня сейчас ребята из 667-го стрелкового полка 218-й Краснознаменной Ромодано-Киевской дивизии или из 1035-го КСАП – отдельного Калинковичского самоходного артполка!
Думали ли мы, вжимаясь в осыпающийся, грохочущий окоп или врастая в броню обстреливаемой самоходки, что когда-нибудь кто-нибудь из нас будет рассуждать в Берлине с немцами о поэзии?
Нет, конечно же, не думали. Не думали мы об этом, когда поднимались скромные холмики братских могил на взбудораженной земле, – от самой Москвы до самого Берлина.
Ты прости меня, Зина Самсонова из села Колычево, и ты, Машенька Широкова из села Непорова, – две рязанские подружки-хохотушки, два отчаянных батальонных санинструктора 218-й стрелковой. Вам так никогда и не исполнилось двадцати…
Прости меня и ты, Лена-санинструктор, по прозвищу «Большая старшина», – не помню ни фамилии твоей, ни года, ни места рождения. Знаю лишь место и время твоей смерти – дальние подступы к Риге, октябрь сорок четвертого… И никогда не смогу позабыть, как это произошло…
Вот, казалось, что годы притупили боль фронтовых воспоминаний. А здесь, в Вест-Берлине, они снова пошли на меня в атаку.
