— Ну берегись, сивилла! В следующий раз будет живая.
— Ты не посмеешь! — сказала я с негодованием и вырвалась.
Мне не нравилось находиться в одной тесной каюте с родителями, но сейчас я была рада. Даже Калигула не осмелится навлечь на себя гнев моего отца.
В тот день, когда ушла экспедиция, я проснулась от непривычной боли. Поднявшись с узкой койки, я ужаснулась, увидев кровавые пятна на простыне. В это время вошла в каюту мама. Она улыбнулась, поняв, в чем дело, и обняла меня за плечи.
— Вот и началось. Как ты себя чувствуешь?
— Больно, будто что-то давит.
Мама кивнула:
— Да, так бывает. После рождения первого ребенка ты почти не будешь испытывать неприятных ощущений.
Я нахмурилась: сильная боль избавит от слабой. Мама уговорила меня снова лечь в постель и вышла из каюты, но вскоре возвратилась с рабыней, принесшей свежие простыни и чистую одежду. Пока рабыня меняла постельное белье, мама объяснила, что нужно делать каждый месяц. Какая досада! Навсегда закончилась моя беспечная жизнь.
— Римлянки должны быть выносливыми, — напомнила мне мама. — Мы всегда превозмогаем боль и исполняем свой долг.
Потом, немного помолчав, словно в нерешительности, сказала:
— Поскольку это у тебя в первый раз...
Она вместе с рабыней вышла из каюты и через несколько минут вернулась с кувшином и двумя кубками. Пригубив один из них, я почувствовала вкус неразбавленного, слегка подогретого вина. Тепло быстро растеклось по всему телу. Я легла в чистую кровать и почувствовала, как меня любят и лелеют.
Мама села рядом и начала рассказывать:
— Мне исполнилось уже шестнадцать лет. И ничего... Я думала, что никогда не стану женщиной. И наконец это случилось. На праздник матроналии. Можешь себе представить! Как назло, я надела белую тунику. Какая-то рабыня шепнула мне на ухо. Я до сих пор сгораю от стыда — сколько народу могли видеть. Твоя бабушка посчитала это хорошим предзнаменованием. Если девушка становится женщиной в самый священный праздник богини Юноны, то ее ожидает счастливое замужество. Так и вышло.
Мы еще долго разговаривали, шутили и смеялись. Но даже в эти радостные минуты я думала о Марцелле. Если бы только она находилась с нами. Через некоторое время меня стало клонить ко сну. Мама убрала с походного сундука кувшин и кубки и на цыпочках вышла из каюты.
Когда я проснулась, то увидела Агриппину, стоявшую подле койки.
— Доброе утро, юная госпожа!
В одной руке она держала изящную стеклянную вазу с красной розой, а в другой — бусы из кроваво-красных гранатов.
