— Помни, Илья, что ты — Крепость Божья, а посему верь и молись, и обязательно услышит тебя Господь, и исцелен будешь.
«А когда?» — простодушно хотел было спросить Илья, но вместо князя опять белоснежное облачко заклубилось и медленно растаяло…
Долго неподвижно глядел перед собой Илья, и глаза его уже были не тоскливые, как болотные топи, а как родники чистые, а мысли высоко в зимнем небе белыми-белыми голубями летали. Когда же очнулся и глянул на родителей своих, понял, что не видели и не слышали они этого чуда, а лежат себе на полу, как во сне.
— А чего это вы, родимые, посреди избы разлеглись? — улыбнулся Илья.
Открыли они глаза, моргают, как спросонья.
— Да сами, Илюшенька, не знаем… Упали чего-то и лежим вот себе, будто дурни праздные, — задумчиво поглаживает бороду Иван Тимофеич и на жену искоса хитро щурится.
А она вдруг молодкой зарделась, прыснула, и давай оба, на полу лежа, хохотать и локтями друг дружку подталкивать. Илья, на них глядя, первый раз за двадцать лет так громовидно хохотал, что в самую преисподнюю смех его ворвался и окаянного змея будто кипятком ошпарил.
Когда гордая воля больного, озлобленного Ильи пала и смирилась душа его пред Христом, понял он, что должен безропотно нести крест недуга своего. Никто более не слышал от него ни слова упрека, никто более не видел сумрачного взгляда.
Не только Илья и родители его в терпении своем очищались духом, но и многие другие как в Муроме, так и окрест, глядя на них, учились терпеть скорби.
Раньше, когда не спалось Илье, сидел он, опустив голову на грудь, а в голове этой ворочались тяжелые, тоскливые мысли о своей бесполезной и никому не нужной жизни: «Мухи и те нужны, чтоб воробьи да синицы кормились, а я — только чтоб хлеб в навоз перемалывать». Сейчас же глядел с любопытством в ночное оконце и уж не о себе горестно думал, а обо всем огромном Божьем мире: «День землей красен, а ночь — небом. Красота-то какая! И впрямь небо — терем Божий, а звезды — окна его. Из них небось сейчас Ангелы выглядывают и подмечают, кто чего здесь творит, и перед Господом за каждого ответ держат. И мой где-нибудь в сторонке стоит…»
И незаметно для себя начинал тихонько молиться: — Ангел мои хранитель, данный мне от Бога в охранение, внуши мне удаление от скуки и уныния, да не внемлю я гнилым беседам, да не послушаю людей пустых, да не совратят меня с пути дурные примеры и безумные помыслы…
И, будто младенец, спокойно, с чистой душой засыпая, думал: «Эх, кабы все православные знали, как ночная молитва легко на небо долетает, не храпели бы сейчас по лавкам. Днем-то ведь сколько тыщ молитв, толкаясь, к Богу летят!» А за семьсот лет до Ильи святитель Златоуст так об этом сказал:
