Но на безжизненных гарях, оставляемых им, не на век царить опустошению и хаосу. Пробьются семена трав и цветов, сохранившиеся глубоко в почве, отрастут уцелевшие корни, падут дожди, и выметнет молодой лист, и буйная сила новой поросли пойдет полыхать по долинам, затопляя овраги, вползая на подножия скал, зеленой шерстью одевая то, что было сожжено, выворочено, изуродовано. Подгниют и сломятся когда-нибудь неотживевшие, но остававшиеся стоять деревья, и их покроет густеющая растительность и бодро будет тянуться на просторе к свету, крепнуть, тучнеть, выбрасывая собственные побеги. Опять проклюнутся под сенью берез беззащитные, пока еще маленькие елки, потом они поднимутся и колючими лапами подомнут, погубят приютившие и охранявшие их от солнца березы. Взойдут, может быть, сосны. Робким выводком появятся рябинки и заветвятся кокетливо. А может статься, птица нечаянно занесет сюда и уронит кедровое семя. Оно уцелеет и выживет и тоже примется бороться за свое место среди других.
Долго ждать, не одно поколение людей сменится, пока вырастут исполины взамен погибших, но если толкотня жизни на выгоревшей пустоши опять началась, то и они когда-нибудь вырастут.
В отдаленном таежном распадке Александр Николаевич сидел, отдыхая, возле отрытого шурфа. Промывка золота в здешних местах начинается с начала мая и длится до десятого — двадцатого сентября. Позже редко кто промывает. Он знал, что это его последний в сезоне выход на разведку, да и тот, в общем-то, необязательный: никто его не заставлял уточнять мазаевскую заявку.
Журин — сибирский донник — собрался вянуть, заросли лимонника усеяли, будто капли, оранжево-красные ягодки. Чешуйки на кедровых шишках вместо фиолетовых сделались тусклыми, коричневыми. Засохли и опали капли смолы, да и сами шишки от каждого слабого сотрясения дождем сыпались с веток.
Золотой храм осенней тайги с алыми и зелеными вкраплениями молодых рябин и елок возносился вверх: еще минута — приподнимется с земли и торжественно отплывет. Один лишь неподвижный, тонко кованный ажур лиственниц казался приклеенным к бледному полотну неба.
Ручей тихонько побулькивал у ног, клоня в дремоту. Почему-то вспоминалось раннее детство, чудо воды, явленной из-под снега, живой переливчатый от ветра блеск луж и запруд, загороженных грязными снеговыми плотинами, с застрявшими соломинами и ореховой скорлупой. Осколки солнца заставляют зажмуриться, но с закрытыми глазами еще слышнее новый запах тающего снега, тревожно-нежный, чистое касание материнской щеки, едва тронутой весенним солнцем и теплом…
