На подгибающихся ногах, будто он пешком сходил в управление Амурского пароходства, Александр Николаевич добрался до своей каюты. Откровенности Виктора Андреевича его ошеломили.
Не зажигая света в каюте, он нащупал рукой пушистую откинутую головку жены на диване.
— По-моему, ты сильно напилась сегодня и кокетничала с ротмистром, а? — рассеянно сказал он, погружая пальцы в ее мягкие, разбросанные по подушке волосы.
Он предпочитал никогда не посвящать ее ни в какие серьезные дела, не усложнять ее кукольное беззаботное существование. Но сегодня, похоже, это было неминуемо. У него смешались в голове большевики, закрытие прииска, какой-то сказочник Киреевский, удалившийся в монастырь и почему-то расстроивший этим Виктора Андреевича… Не странно ли будет: закрывать прииск и одновременно строить больницу?.. А главное, предложение о совместном отъезде за границу. Видно, сам Виктор Андреевич не знает толком, куда бросаться, оттого так противоречивы его распоряжения.
Жена слабо поцеловала его в ладонь и уткнулась в нее лицом.
В самом деле, не лучше ли действительно уехать, хотя бы на время?
— Я, может быть, даже люблю тебя, — прошептала по-детски Кася.
— Это очень хорошо, — так же рассеянно откликнулся он. — Послушай-ка меня внимательно.
Кася помотала головкой:
— Ни за что! Я не в состоянии внимательно.
— И все-таки послушай.
Он поднял и посадил ее, отвалив за спину теплую волну ее волос.
— Нам, видимо, придется уезжать отсюда. Мне приказано тихо свернуть прииск.
— Почему?
— Ты слышала, что говорил сегодня Виктор Андреевич? Все очень тревожно. Со дня на день может вспыхнуть невесть что. У нашего благодетеля безошибочный политический нюх. Он все заблаговременно приготовил к отъезду в Китай.
Не видя ее лица, он знал, что она слушает его очень чутко, затаив дыхание. Но отнеслась к его словам Кася на удивление спокойно:
— Бежать? Да почему, собственно? Все бросить: дом, две коровы, пианино.
— Господи, какие коровы? О чем ты говоришь? Он недавно вернулся из-за Урала и знает, что там происходит, не по слухам и не из газет. Он оставляет здесь не коров и не пианино. Прииски! Ты понимаешь, что это значит? Выходит, игра стоит свеч.
— Бросить Россию? Родину? Нет, я не могу. У меня никого здесь нет, я не знаю даже матери. Но лишиться родины…
Голосок у нее сорвался. Она замолчала.
Александр Николаевич гладил ее круглый затылок, не зная, что сказать. Не было у него веских возражений, хотя говорила она, с его точки зрения, по-женски непоследовательно, ничего не обдумав как следует, подчиняясь минутному порыву.
