– Не смею задерживать вас, сударыня.
Прием кончился, гости разъехались, а я, скинув кафтан, сижу на одном из двух кресел, послуживших сегодня нам с Катариной тронами.
– Что столпились? – обращаю наконец внимание на стоящих в почтительном отдалении ближников. – Тащите скамьи да садитесь. Потолковать надобно.
– О Никитином сватовстве? – немного дурашливо спрашивает Анисим. Вельяминов, находясь в полном смятении чувств, вызвался проводить будущего тестя до дому, так что Пушкарев может безнаказанно поязвить в адрес старого приятеля.
– И о нем тоже, – отрезаю я.
– Думаешь, князя Долгорукова от братца моего отколоть? – не скрывая скептического выражения на лице, спрашивает Иван Никитич Романов. – Не получится. Предан ему аки пес!
– Пусть его, – отмахиваюсь я. – Главное, Филарет узнает, что Катарину всюду царицей кличут и без его благословения, и если он не поторопится, то может и опоздать.
– Федьку этим не проймешь, – качает головой боярин.
– Посмотрим.
Славна златоглавая Москва своими колоколами. Сказывают, нигде во всем свете нет больше таких сладкоголосых и звонких, как на святой Руси. На колокольне каждого, даже самого захудалого храма есть хотя бы один, а к большим соборам пристроены целые звонницы, и в праздничные дни благовест звучит на всю округу. Но сегодня над столицей тревожно бьет набат. И взбудораженные люди с испугом выглядывают из домов, пытаясь понять, какая еще напасть свалилась на головы православным.
Отчего происходят бунты? Нет, отчего – понятно. От голода, бедствий, злоупотреблений власть имущих, несправедливости и прочих бед. Но что становится последней каплей, от которой тихая еще вчера речка выходит из берегов? Кто высекает искру, от которой разгорается пожар? Иногда это случается от совершеннейшего пустяка.
Стоял на паперти перед храмом местный дурачок – Фролка. Безобидный, в сущности, парень с некрасивым лицом, заросшим редкой бороденкой. Сердобольные люди подавали ему кто что может, тем он и жил. Некоторые считали его юродивым, но вериг он не носил, покаяться грешников не призывал и вообще был тихим. Подаст ему добрый человек кусок хлеба да попросит помолиться за него, многогрешного, а тот и рад. И вот поди же ты…
– На-ка вот тебе, Фролушка, – подала дурачку медную монетку дородная купчиха.
– Благодарствую, – тихо отвечал тот, принимая милостыню.
– Не зябко тебе, бедненький? – обратила она внимание, что юродивый стоит босиком на снегу.
– Мне Богородица замерзнуть не дает!
