Прежде всего, само понятие преступления, совершая которое любой и каждый становится врагом рода человеческого (врагом народа или нации), должно стать «резиновым» и предельно аморфным. Никто точно не скажет, какие именно правонарушения квалифицируются соответствующим образом. «Никогда нельзя составить некий полный перечень "опасных для государства" действий, поскольку никогда нельзя предвидеть, что может угрожать руководству и народу когда-либо в будущем» (Nazi conspiracy, vol. 4, p. 881 – цит. по: Арендт, 1996, с. 555). Это цитата не из ведовских процессов XVI–XVII веков, это высказывание нацистского теоретика и губернатора Польши Ханса Франка.
Далее, по логике террора, обвиняемый «уничтожается как юридическое лицо» (Арендт, 1996, с. 580), он не может оправдаться, у него нет адвоката, а судопроизводство сводится к формальностям. Неформальны только муки и пытки.
Экономическая составляющая террора также удивительно постоянна. Три века охота на ведьм «питалась» конфискацией имущества осужденных. Конфискация имущества осужденных была обязательной практикой как во времена борьбы с еретиками, так и во времена сталинизма и гитлеризма. Конфискация имущества – надежная «смазка» для бесперебойной работы репрессивного механизма и активного поиска все новых и новых жертв во все века.
И что существенно, государство никогда не нападает, оно всегда защищается, защищается от всех видов инородности и инакомыслия, от ведьм, от коммунистов, от евреев и от врагов народа. «Посредством уничтожения опасных лиц служба безопасности хочет отвратить опасность, угрожающую нации, независимо от того, какое преступление могли бы совершить эти люди» (Th. Maunz – цит. по: Арендт, 1996, с. 551), – эта формула тотальной защиты выдвинута еще одним нацистским теоретиком Теодором Маунцем.
Врага народа или врага рейха в силу исключительности его преступления можно расстрелять без суда и следствия, судьбу таких преступников решают специальные «тройки», как это было в Советском Союзе, или особые приговоры, практиковавшиеся в фашистской Германии. С обычным вором-грабителем-убийцей – так нельзя; а с преступником, возведенным в статус «ведьмы», который ставит его вне закона, – можно.
Идея чрезвычайно опасного преступника или преступления, ради которого стоит подправить законодательство, сделать его более быстрым на расправу, более радикальным и суровым, осеняет все репрессии. Сейчас, в начале XXI века, самым страшными преступниками признаны террористы. В нашей стране на роль особого преступления претендует коррупция. И вот первая поспешная попытка защититься. Солидные юристы и общественные деятели берут на себя роль «государственных защитников». Они выступают с предложением о введении нового законодательства, на всех уровнях власти дискутируется предложение об отмене
