Инга пожала плечами.
— Но писатель этот ведь сам в Латвии не был? Как же он может писать?
— Вы видите, что может.
Инга серьезно посмотрела на Теодора.
— А вы… почему вы не вернулись раньше?
«Солгать и сказать, что мечтал об этом все время, но обстоятельства не позволяли, или прикинуться другим, чем я был на самом деле? Зачем? Я хочу быть честным».
И он откровенно ответил:
— Потому что я и сам долго верил всему, что рассказывали. Я боялся вернуться, боялся даже писать.
В комнату вошла Алине. Увидев гостью, она недовольно скривила губы. Ну и бессовестная, неужели не понимает? Алине с силой хлопнула дверью. Инга встала.
— Всего доброго, — сказала она, чувствуя себя неловко. — Мне пора.
Даце проводила ее до ворот.
Теодор снова вышел в сад. Ночь была теплая, тихая и звездная. И впервые после этих долгих лет он почувствовал себя спокойным и свободным. Он больше не был бродягой без родины.
Все кругом отдыхают. Легко-легко пахло резедой. Вдруг по щеке покатилось что-то влажное и теплое… Откуда в такую ясную ночь взялась дождевая капля?
Уже было совсем поздно, когда Алине вышла искать сына. Она не знала покоя, ей все не верилось, что он дома. Охотнее всего она обняла бы сына, усадила рядом и смотрела на него долго-долго, чтобы знать, что все это явь, что он живой, во плоти и крови, с теплым дыханием, с такими знакомыми светлыми волосами, которые, правда, уже пахнут не так, как раньше. Тео, Тео… дорогой мой… ненаглядный мой!
Но она не умела показывать свои чувства. Она только неловко погладила плечо сына и сказала:
— Я приготовила тебе постель. Иди, сын, отдохни. Ты ведь устал… уж завтра…
Теодор встал, как послушный ребенок.
— Да, я иду. Я в самом деле устал, мать.
И он тоже погладил задержавшуюся у него на плече руку Алине и на мгновение прижался к ней щекой.
Какое счастье растянуться на белых и прохладных простынях после далекой, трудной дороги, после такой трудной дороги. Растянуться на белых простынях своей старой кровати и чувствовать на себе легкое шерстяное одеяло. Явь это или сон? Интересно, старое ли это одеяло или другое? Старое было коричневое с горчичными полосами. Он провел рукой по одеялу и посмеялся над собой: разве полосы можно нащупать?
Кругом тишина и покой. Глубокий, невыразимо чудесный покой. Такого хорошего и чистого покоя ты не знал уже четырнадцать лет… Нет, нет, это не пустые слова! Покоя своего дома, своей родины у тебя не было. Но только дома отдыхают усталые мысли и сердце, только дома человек черпает новые силы и бодрость. И только этой ночью ты чувствуешь, как бесконечно ты устал.
