Примерно четыре пятых поверхности покрывали океаны, среди которых нашелся лишь один пригодный для жизни материк. Небольшой массив суши, от которого подобно рукам и ногам, отходило четыре длинных луча. Прочие континенты, если можно их так назвать, располагались в арктической и антарктической зонах. Если не считать прибрежных территорий, то к теплокровным созданиям они были столь же гостеприимны, как скопление айсбергов.
Что ж, один континент — лучше, чем ни одного. Я стал кружить над материком, и в то же время, словно бы дождавшись, что я, наконец, сделал выбор, сдох ионный двигатель.
Видимо, течение все-таки оказалось бессовестным.
Спасли меня реверсивные двигатели и тормозной парашют. Двигатели позволили дотянуть до поверхности, — пусть и в районе скалистых гор — а парашют позволил мягко приземлиться, так чтобы не сдетонировал боекомплект. Сел я в сумерках и когда выходил из шлюза, на небе как раз показалась луна.
Я сказал «луна»? Оговорился, значит. Технически определение верное, однако при виде этого спутника на ум пришло другое слово. «Человек», а то и «бог». Сейчас уже не вспомню.
Образ человека на лунной поверхности — феномен, знакомый каждому, кто бывал на Старой Земле, а сами спутники с лицами — явление, что встречается не реже хвостатых комет. Если долго и пристально смотреть, то лицо можно увидеть во всем. Однако тут лицо было не на луне, оно было самой луной. Или, точнее, той ее стороной, что была невидима от меня, когда я подлетал к планете. Поэтому, занятый посадкой, я ее проглядел. Целиком же луна представляла собой голову.
В отличие от прославленного спутника Старой Земли, эта луна была молода, чего не скажешь о ее лице. Физиономия старого-престарого человека, — брезгливого хрыча, ненавидевшего планеты, людей, ненавидевшего свет и смех, в общем, ненавидевшего всех и вся. Его угрюмостью был пропитан даже льющийся на планету свет.
Я вернулся на борт и направил на луну один из телескопических прицелов, навел фокус. Лоб оказался плато, брови — лесистыми прибрежными зонами, глаза — морями. Нос — горной грядой, губы — парой пустынных кряжей, бородатые щеки — лесистыми долинами. Подбородок — тундрой, а уши — мезами. Плато-лоб, поднимаясь, переходило в «безволосую» макушку. Атмосфера сглаживала этот вид, но не настолько, чтобы смягчить строгость выражения.
Плато, пара морей, горная гряда, два кряжа, два плоскогорья, палеозойский лес и тундра — занятное сочетание, ничего не скажешь, — однако впечатляющей такая портрет-ность мне не показалась. Я — выходец из продвинутого общества. Но как насчет членов отсталого общества? Вернее расы людей, построивших примитивное селение, которое я заметил, опускаясь на горный склон? Какова была бы — точней, была — их реакция на подобный феномен?
