— Вот-вот, возьмут, — сердито кричит старик, — и ликами твоими неискусными жилища свои осквернят!
— А пущай их, дураков, — ухмыляется парень, — а мы тем живем и питаемся.
— Для пропитания другие ремесла людям даны, а иконописцем не каждому быть можно! А ну, складывай свои страхолюдные доски и топай отсюда!
Тут уж богомаз разозлился. Набычился, схватил старичка за седенькую бороденку и давай его туда-сюда мотать.
Кровь Егорию в лицо ударила. Да разве ж можно на старого руку подымать? Тряхнул невежу, у того аж зубы клацнули.
— А ну, — говорит, — пусти старика, а не то так тресну — три дня в башке гудеть будет.
— Вон вы как сговорились, двое на одного! — завопил парень. Однако товар свой сгреб в кучу — и ходу!
А старичок смеется, бороденку руками разглаживает.
— Чуть было всю красоту мне с корнем не выдрал, дурак. Вот ведь, велик телом, да мал делом. Ему не иконы писать, а пни корчевать. Спасибо тебе, милок, что отбил. А ты кто таков будешь?
— Из деревни я, дедушка, Егорием меня кличут.
— А в Москву чего пришел, по делу аль по праздности?
— Хочу иконописи выучиться. Старца Никодима ищу. Не слыхал про такого?
— Как не слыхать, слыхал! Лютый старик, ругательный. Сердце с перцем, душа с чесноком. Мастеровых своих вконец замордовал. Как увидит плохую работу, как лев рявкнет и уши с головы рвет.
— Вот зверь! — ахнул Егорий.
— Истинный зверь, — поддакивает старичок, — а кто в срок работу не исполнит — дугой согнет, концы узлом завяжет и концы те в воду. Ну, пойдешь ли к такому?
— Пойду, — твердо говорит Егорий, — и в аду люди живут, авось и я вытерплю. Лишь бы делу выучил.
— Раз так, — говорит старичок, — это я и есть тот самый Никодим. Ну, что уставился, как гусь на молнию? Небось мороз по коже дерет, на меня глядя? — И давай хохотать. — А все ж на ус намотай, парень, что я тебе про ленивых и неумелых сказывал. Таких не люблю. А будешь стараться — все секреты, какие сам знаю, передам. Не утащу в сыру ямку.
Бам-м! Ба-ам! Тяжко пал на землю густой звон с главной колокольни и медленно поплыл над Москвой. Тут же со всех сторон дружно и весело откликнулись сотни других больших и малых колоколов, весь город звоном затоплен. Вот он какой, малиновый звон.
Старец аж зажмурился от удовольствия, а Егорий зачарованно вверх глядит, будто звуки те разглядеть хочет.
— Ну, будет. Пошли, Егорий. Эту райскую музыку век можно слушать, как Сирина сладкоголосого. Покажу я тебе сейчас работу учителя моего Дионисия. Каждый раз как на праздник к нему хожу. Волнуюсь… Когда пожар Москву покарал, думал, помру от горя. Сколько красоты неземной сгорело! Никто теперь на Руси о ней не узнает. Чудом каким-то самая малость уцелела.
