— Волчий фокус остался, но больше ничего? — спросила Наталия, внезапно задрожав, будто от холода. Она закрыла глаза и замотала головой. Она не прекращала мотать ей и теперь, стоя на коленях, ещё начала раскачиваться взад и вперёд, издавая тихие скулящие звуки. Мы, потеряв дар речи, смотрели на неё, и я почувствовал, как и у меня пробежала по позвоночнику дрожь.
Зокора разрушила чары, прикоснувшись к шее Наталии.
— Тссс, — сказала она на удивление нежно, поглаживая её по голове. — Он уничтожен.
— Я в этом не сомневаюсь, — сказал я как можно твёрже. — Его больше нет.
То, что я слышал, без сомнения, был его предсмертный вопль… И я видел, как магия буквально разорвала его на части… Он должен быть мёртв. В этом нет сомнений, — повторил я, для самого себя.
— Что ж, если он вернётся, у меня, по крайней мере, будет шанс ещё раз врезать ему по яйцам, — промолвил Янош, с аппетитом откусывая и жуя яблоко. — В последний раз это как-то не слишком получилось, — сказал он с полным ртом и сглотнул. — А если он не будет стоять на этом волчьем алтаре, то даже самая лучшая магия не защитит его от болта, меча или обычного бесшумного кинжала между рёбер, — он огляделся. — Во всяком случае, он больше нас не обманет.
— Он мёртв, — повторил я.
Янош кивнул.
— Согласен. Но если он всё же вернётся, мы отправим его прямо в руки Безымянного! — он протянул Зиглинде свой кубок. — Ещё один глоток, любимая, — заметив наши взгляды, он рассмеялся, в то время как Зиглинда налила ему ещё. — Не смотрите так испуганно, — воскликнул он, и чтобы поцеловать, притянул Зиглинду к себе. Из кувшина, который она держала, пролилось вино, но ему было всё равно. — У него были кошмары из-за сержанта… Как думаете, как он наделает в штаны, когда увидит воскресшую Серафину? Может Бальтазар и владеет всей силой магии, но он жалкий трус!
Серафина покачала головой.
— Он не был трусом. В чём бы я не обвиняла его, что бы он не сделал, он никогда не был трусом.
Янош снова рассмеялся, сделав большой глоток вина. Он всё ещё прижимал Зиглинду к себе.
— И всё-таки он им был! — воскликнул он. — Жалкий трус, боящийся своей собственной тени! Я сразу узнаю труса, когда вижу. И он жил в постоянном страхе, что этот сержант однажды появится перед ним. Я достаточно часто слышал, как он скулил во сне о пощаде и прощении, — Янош выпрямился во весь рост. — Семьсот лет он дурачил Сольтара, избегая смерти. И каждую ночь просыпался и скулил, как напуганная собака. Да, он поработил Наталию и не только… Но он пинал её так сильно только потому, что боялся, боялся её, боялся всех нас. А больше всего её… — он указал пальцем на Лиандру, затем на меня. — Тебя тоже, даже когда ты был стариком, — он рассмеялся. — Вы должны увидеть свои лица, — воскликнул он, недоверчиво качая головой. — Этот тип, вероятно, действительно труп, покойник и теперь скулит под сапогом Сольтара. И он это заслужил, ублюдок. Но а если всё же нет, я имею в виду, если он ещё не труп, то сделает всё возможное, чтобы больше никогда не встречаться с вами. Как я слышал, он стоял на этом помосте и никогда не был сильнее, чем в тот момент… и всё же вы спалили ему задницу, — он вырвал кувшин из рук Зиглинды и сделал большой глоток. Видимо, на то, что большая часть вина пролилась на его новую льняную рубашку, ему было плевать. — Я выпью за этого труса! — воскликнул он, подняв кувшин. — Пусть горит огнём, а если нет, бежит как паршивая собака, только завидев нашу тень вдалеке! Нет причин для ваших растерянных лиц, ни одной, слышите? Мы надрали ему задницу, развели огонь, а не наоборот… И горит ли он в аду Сольтара или морозит яйца или всё-таки бродит где-то ещё как привидение… он никогда этого не забудет!
