Так было после вечеринки в ресторации «Белая ночь». Коста пришел туда в самый разгар пирушки. Ольги уже не было. Мичман сказал, что она уехала домой расстроенная. Хетагуров вернул Владимиру ассигнацию: К Чумаку конвоиры не подпустили. Успел только крикнуть: «Не унывай, Петро, за святое дело идешь!» Чумак махнул серой арестантской шапкой.
Тарковский произносил громкие тосты о равенстве и братстве, о «свободной любви», Кубатиев — о своих «великих» предках. Коста не пил. Равнодушно, беззлобно смотрел на красную от вина и обжорства физиономию Тита Титовича…
Ушел раньше всех. Только что пережитое нашло отражение в новой строфе поэмы «Чердак»:
Все говорят они красиво
О жертвах для народных нужд.
Но речи их звучат фальшиво, —
Высокий идеал им чужд.
Герой поэмы, Владимир, возвращается домой из «кружковой беседы»:
Где фразой лишь одной кудрявой
Пред горстью праздных болтунов
Оратор юный строй державный
Вмиг разрушал и строил вновь…
Он верит в светлое будущее своего народа, но пока он одинок в своих благородных порывах. И Коста начинал опасаться, как бы его герой в горьком отчаянии не покончил с собой…
Предутренние туманы поднимались над Невой. Коста закрывал полукруглое окно мансарды и ложился, не раздеваясь, на часок-другой. С рассветом он уже шагал к пристани, где его ждала тяжелая работа грузчика.
Никто из близких знакомых не знал о том, что Константин Хетагуров, сын поручика Левана Хетагурова, таскает тюки с барж судовладельца и коммерсанта Овцына. Рассказать Коста мог только одному Андукапару, но тот два месяца назад уехал во Владикавказ практиковаться в военном госпитале.
…Во что бы то ни стало нужно хотя бы год протянуть в академии (на окончание полного курса Коста не надеялся), чтобы лучше овладеть техникой живописи, выйти на широкую дорогу самостоятельного творчества. Хотя бы получить диплом преподавателя рисования — работа учителя дала бы возможность писать, творить…
Думы не оставляли Хетагурова даже в те минуты, когда он тяжело ступал по пружинистому трапу с ношей на спине. Вокруг слышались шаркающие шаги грузчиков, низкие гудки пароходов, подходящих к пристани, порою звякали склянки на кораблях. От шагавших впереди плыл запах водочного перегара, но солоноватый ветер с моря сразу же перебивал тяжелый дух. Дышалось легко.
На командном мостике баржи стоял бритый чернолицый надсмотрщик-турок с белым шарфом на шее. Смуглая до черноты кожа не позволяла рассмотреть черты его лица. Выделялись только белки глаз и зубы. Грузчики звали его «проказой» и втихомолку поговаривали, что белым шарфом турок прикрывает мухур
