Ночь тихая, только из окон дома зажиточного станичника Галактиона Сирко слышалась старинная казачья песня. Здесь квартировал начальник карательного отряда «армии возрождения России» есаул Муштаев. Он сидел за столом без бешмета, в белой сорочке, опустив русую голову на грудь. Молодой, тоже русый денщик в расстегнутой черкеске развалился на деревянном диване поодаль и пел, тихо аккомпанируя на трехрядке. Песня уговаривала казаков: полно вам горе горевать, ведь стоит выпить по доброй чарке и завести разговор о своем житье-бытье, как пройдет тоска и радостно станет на сердце…
— «Житье-бытье…» — зло проскрежетал есаул. — Перестань, Ванятка, тянуть, хватит! Вызови урядника Скибу.
— Слушаюсь.
Денщик побежал в другую комнату, где казаки играли в очко и курили злейший самосад, крутнул ручку телефона, что-то протараторил в трубку.
Муштаев налил в граненый стакан самогону, поднес к пухлым розовым губам, подумал о чем-то, пить не стал. В поблекших усталых глазах — тоска.
Вошел дежурный — толстый и усатый, как морж, урядник Скиба.
— Докладаю, ваш бродь! Позвольте?
— Почему опаздываешь с докладом? — недовольно спросил есаул.
— Виноват, ваш бродь, пленных в порядок приводил, осетинцев. Буйствовали. Идейные гады. Говорят — «вся власть Советам» и так далее… «Духом окрепнем в борьбе» и тому подобное…
— Ну? — нетерпеливо перебил Муштаев.
— Так что, ваш бродь, пришлось применить оружие, двоих… того… расстрелять при попытке к действию…
— Врешь, собака. «При попытке…»
— Докладаю дальше: в станице все спокойно. Задержан один перебежчик от красных. Немец. Брешет, что служил в карательном у его превосходительства светлой памяти генерала Маркова. Был в ледовом походе якобы…
— Приведите перебежчика.
— Слушаюсь.
Через минуту стоял Генрих Шиц перед начальником отряда.
— Что побудило тебя перейти линию фронта?
Муштаев поднял глаза на промокшего до нитки, сгорбившегося Шица.
— Побудило? Месть, ваше благородие. С красными у меня особые счеты…
— Как же ты сам-то попал к ним на службу?
— Пошел добровольцем, чтобы иметь возможность перейти к своим. Раньше я служил в карательном отряде марковской бригады.
— Кем?
— Исполнителем, ваше благородие.
— Что же ты там «исполнял»?
— Приговоры полевого суда…
Муштаев брезгливо поморщился, постучал ложечкой о блюдце. За спиной тотчас выросла фигура денщика.
— Пригласи сотника Борилова.
— Слушаюсь!
— Итак, — продолжал Муштаев. — Чем же ты доказал свою преданность нам, уходя от большевиков?
