Я намеревался к моменту твоего отделения от семьи дать тебе «приданое», чтобы ты, вступая в самостоятельную жизнь, не чувствовал острой нужды в элементарном. Я кое-что отделил из своих запасов, кое-что привез из-за границы и хотел купить хорошее зимнее пальто и шапку. Уже наступила зима. Я обошел несколько магазинов и нашел хорошее пальто с каракулевым воротником. Но ты высокомерно заявил мне, что тебя «не устраивает» обычное пальто. Что тебе по плечу только нейлоновая шуба. Такие запросы я удовлетворить не только не мог, но и не хотел. Таким образом, ни одно, ни другое мое благое пожелание не привели к успеху. Мы расстались, не помирившись и не поняв друг друга. Однако я понял, что пропасть между нами слишком глубока и что вылезать ты из нее не хочешь. Более того, ты убежден, что именно там твое место.
8.XII. Я должен довести до конца разговор о твоем отношении к матери.
Я говорил уже, какой примерной наседкой она была, выращивая своего птенца, и, мне кажется, нет надобности составлять список заслуг матери перед тобой, ее нужно ценить уже за то, что она мать, и ты слишком много должен ей, чтобы когда-нибудь расплатиться. Я хочу обратиться к твоей совести и показать с другой стороны твое иждивенческое отношение к матери. Скажи честно, самому себе скажи, в чем проявилась твоя забота о матери? В чем ты оказал ей внимание и сыновнюю любовь?
Не припомнишь ты ничего. Не было ни любви, ни заботы, ни внимания! И даже теперь ты не хочешь замечать, что мать твоя серьезно больной человек. У нее больное сердце и совершенно потрепанная нервная система. Ты не даешь ей никакой скидки ни на возраст, ни на болезни, ни на то, что она мать. Совсем наоборот, ты усиленно изыскиваешь: что еще не было сделано ею для тебя. Ты упрекнул ее даже в том, что она якобы не водила тебя в кино. И ты забываешь спросить себя, что ты для нее сделал.
Я не говорю о материальном. Я говорю о простом, элементарном внимании к самому кровно близкому человеку. Я не припомню ни мальчишеской ласки, ни предложения своей силы, когда стал юношей, ни понимания своего долга, когда стал мужчиной. Но я припоминаю такой факт самого последнего времени: мать чистила ягоду для варенья. Вера, со свойственной ей предупредительностью, взялась помогать. Ты возвратился с работы и, небрежно приласкав Веру, сказал: «Ну что, тебя уж и сюда запрягли?» Никто ничего не сказал. Но как много всем, и больше всего матери, сказала эта пустячная реплика? Ты никогда не отказывался от домашнего вина и варенья. Но ты не хотел знать трудов и забот, связанных с удовольствием потребления. Ты не брался за ведра, чтобы принести из колодца воды, и даже не раз высказывал мнение, что я, главный добытчик, глава семьи, неправильно себя веду тем, что помогаю матери и старой няньке. Тебе казалось, что это унизительно для меня.
