Одним словом, борьба с преступностью — это вовсе и далеко не только административная, это — широко общественная, народная проблема. Это и проблема подлинно философская, связанная с пониманием человека, личности и ее отношения к обществу, то есть связанная с пониманием всего того, что входит в широкое понятие гуманизма.
Об этом и будет идти речь в следующей главе.
Не выходит у меня из памяти один случай. Был я как-то в колонии, выступал там в клубе и, как обычно, после выступления оказался в окружении слушателей, заключенных, с их вопросами, горями и нуждами, и кто-то из них сунул мне в руки сверток бумаг: «Прочитайте, тут вся моя жизнь». Произошло это очень быстро, и я даже не рассмотрел как следует лицо просившего. Придя в гостиницу, я развернул сверток. Это была пачка плотной, почти как картон, бумаги, исписанной убористым почерком. Я начал читать и обнаружил, что ничего интересного и нового по сравнению с тем, что мне уже известно, здесь нет. Вскоре нужно было уезжать, со мной был только портфель и без того уже туго набитый, и пачку эту просто некуда было девать. Мелькнула мысль выбросить ее в корзину, делать с ней мне все равно было нечего. Но, почувствовав какую-то внутреннюю неловкость, я этого сделать не решился и все-таки привез эту исповедь домой, положил на полку, и так она у меня и лежит с пометкой «Архив-два», то есть неинтересная, лежит и не дает покоя.
А ведь это чья-то жизнь! В этой неинтересной исповеди заключалась такая же неинтересная жизнь. А так ли это? А не пропала ли здесь какая-то человеческая ценность? Не погиб ли здесь талантливый скульптор, или педагог, или врач, или какой-то еще мастер — золотые руки?
Вот почему так трудно согласиться с той бездумной «философией без философии», о которой шла речь в предыдущей главе. Она, конечно, далеко не всегда выражается до циничности резко и определенно, как это мы видели выше, но сущность ее остается той же, хотя и скрывается иной раз за тонкостью и неопределенностью формулировок.
Передо мной письмо писателя В. А., не пожелавшего, чтобы его имя было раскрыто, письмо по поводу моей книжечки «Не опуская глаз». Указав мне на неправомерность слияния двух факторов: преступления как совершившегося факта и преступности как явления, он берет под защиту сторонников «вил», «заталкивания, чтобы не вылезали» и вообще максимальной жестокости.
«Они в своем гневе исходят из конкретного, совершенного перед их глазами преступления, когда оно может быть и таким, что иной позиции и не займешь, как топить. А вы отвечаете им на пафосе отношения к преступлению как к явлению… Уточняю свою позицию: я за предельную жестокость к определенному преступнику, исходя из общих наших принципов гуманности. Ибо гуманизм наш должен прежде всего защищать наше святое общество. И я яростно против всего в нашем обществе, что содействует преступности».
