Хватаю веревку и медленно веду Белину домой.
Кветушка из больницы возвратилась. У нее были все такие же алые щечки, как прежде, но она уже не бегала, не прыгала, не играла, тихонько сидела, улыбаясь себе самой.
— Не верьте докторам, — утешали ее маму соседки, — они вам такого наговорят! Смотрите, какая она толстенькая, ну прямо пышечка, щечки как розы, вот если б про Аничку сказали — это еще можно понять, она у вас просто щепочка…
— Нет, доктора говорят, что, хоть в вату ее заверни, хоть в муфту засунь — все равно ручаться они не могут.
Ни за какие блага мира я не вошла бы в дом к черной соседке. Я боялась увидеть Кветушку в вате или в муфте. Иногда я замечала ее под окном — она тихонько нянчила куклу и хворой не выглядела.
Очевидно, в ее присутствии, так же как и при мне, обронили неосторожное слово, и Кветушка, поняв, что осуждена, смирилась с этим. Ее красивое нежное личико неизменно освещала милая улыбка.
В хорошую погоду Кветушка сидела на улице. Наше железное дерево сначала зазеленело, потом стало белым, крона благоухала гроздьями цветов, гудела пчелиным жужжанием. Акация среди облезлых домишек — явление из иного мира, аромат цветов привлекал всех окрестных девчонок.
Мы размещаемся под деревом, собираем цветы, нанизываем их на длинные нитки и щеголяем в этих ожерельях. Кветушка играет вместе с нами, цветы у нее в волосах, на шее, на коленях, она рассказывает, как ее будут хоронить.
— Гробик у меня будет белый-белый, на голове венок, в руке — лилия, а вокруг, всюду-всюду — белые цветы, все цветы со всего света. Подружки будут тоже беленькие, черных я не хочу, на них белые платьица, их будет шесть, у каждой в руках сломанная свечка. И музыка…
Кветушка часто говорит так, я не могу слушать ее слов. Я поднимаю глаза, некоторые ветви у старого дерева высохли, они торчат, словно мертвые кости среди снежных кистей, и мне начинает казаться, будто сама смерть тянет к нам скрюченные пальцы. Я складываю на Кветушкины колени все свои ожерелья и прячусь в беседку. Вокруг беседки все поросло цветами клоповника, они кричаще яркие, свежие, но пахнут чем-то кислым, в листьях кишмя кишат гусеницы.
Аничка бредет за мной, в ее кроличьих глазах застыла печаль.
— Крольчонок, погляди, гусеница.
Я держу гусеницу двумя пальцами, Аничка неожиданно сжимает мои пальцы, гусеница лопается, девочка заливается смехом. Теперь я знаю, как ее развеселить, хватаю одну гусеницу за другой и давлю, давлю их в ладонях, все во мне бунтует от неистового отвращения, но ради ее смеха я готова превозмочь себя.
