— Что ты наделала? — всхлипывает она в полном отчаянии. — Я ведь не взаправду, я думала, что ты понарошку пойдешь, понарошку купишь. Что я теперь тете скажу!
Ее воспитали в правилах, честности, и ей не терпится уладить дело. Худенькая ее фигурка напряжена, подрагивает на кудрявых волосах бантик, ножки шагают решительно. По ее походке я понимаю, что дела мои плохи, хуже некуда, я поспешно набиваю рот конфетами и издали наблюдаю, что будет дальше.
Маму перепугала насмерть Лидункина отчаянная решимость. Она бежит ей навстречу, хватает за плечи, трясет:
— Что случилось? Говори, говори же! — и с облегчением смеется. — Ну и перепугала же ты меня, девочка!
— Я думала понарошку, а она взаправду пошла! — извиняющимся тоном твердит Лидунка и подбирает злосчастные покупки с земли.
— Может быть, лавочница что-нибудь возьмет обратно, я ее попрошу, — утешает Лидунку мама.
До чего же я рада, что предусмотрительно успела запихнуть в рот конфеты. По моему лицу слишком явно разливается блаженство.
— Кто тебе позволил есть конфеты? Ты же знаешь, что тебе нельзя сладкого!
Да, да, прекрасно знаю, меня одолели глисты, и сладкое для меня табу.
— Так ведь они же кислые.
Изо рта у меня брызжет слюна, течет на подбородок, я похожа на бурундучка с набитыми защечными мешками, и мама с отвращением отворачивается.
— Все назло делает, лучше живой в гроб лечь, чем вечно с ней мучиться. Вот подожди, умру, отец приведет в дом мачеху! Наплачешься тогда вволю!
И уходит с Павликом, Лидой и моими покупками. Я ничего не отвечаю, боюсь, как бы изо рта не выскочили недожеванные конфеты. Я-то прекрасно знаю, что не стану плакать вволю. Очень нужно! А если мама решила уйти туда, по бурой глине, и больше не возвращаться, так это ее дело. Такая мысль меня не слишком тревожит, более того, я вовсе не прочь пожить без вечных замечаний, без криков и подзатыльников.
До чего же здорово остаться одной: можно достать изо рта леденец, спокойно прикинуть, сколько от него еще осталось, приложить к глазу и посмотреть сквозь него, как мимо плывет зеленый мир.
Мачеха бьет, вонзает до крови гребешок в голову — она мне, конечно, ни к чему, но я могу уйти к тете Марженке, эта постоянно смеется, и мы будем вместе петь и рисовать, или уйду к тете Бете, она купит мне сдобную булочку с изюмом и позволит вертеться перед своим трюмо хоть целый день.
Но тем не менее я понимаю, что эти мысли гадкие, вслух я бы их никогда не вымолвила, никогда! Само по себе желание, чтобы мама исчезла из моей жизни, возникнуть не может, но, раз мама так сама говорит, меня начинает искушать призрак свободы.
