— Подумай, — сказала пани учительница.
Они вместе удалились в коридор. Наверное, посоветоваться. Насчет меня. Но я решила, пусть хоть на куски режут…
Мы долго сидели втроем, пока она не сдалась.
— Ну ступай, — устало вздохнула пани учительница.
Я поступила с чисто рыцарским благородством, удалилась, тихо поклонившись, не показав своего ликования.
У нашей пани учительницы не было детей, и она уделяла нам много своего времени, всегда готовая помочь школе из собственных средств. Но все ее начинания носили характер, так сказать, чисто педагогический, она не умела преподносить нам свои советы и наставления мягко, человечно. Она украсила серые стены класса картинками, которые сама купила, но ей не пришло в голову повесить репродукции, она лишь умножила число учебных пособий. Долгие четыре года перед моими глазами висел отвратительный майский жук со всеми своими потрохами и своей личинкой, а также человеческое ухо в разрезе и карта Чехии.
Она шага не могла сделать без разъяснений и вопросов, поэзию превращала в грамматические ловушки, цветы расчленяла на пестики и тычинки, театр превращала в домашнее задание, экскурсию — в нравоучение.
В моей памяти засела такая картина: однажды в ясный солнечный день перед нами возникла гора Ржип[26], на ней сверкала белоснежная часовенка. Синяя гора среди прекрасного пейзажа поразила меня, все во мне всколыхнулось и потянулось вверх, к источнику света, блиставшего яркой белизной.
— Что вы видите перед собой, Дети? Кто стоял на этой горе? — начала сыпать вопросами пани учительница.
Меня это покоробило, и я быстро зашагала прочь, чтоб избежать глупых вопросов, которые казались мне пальцами, царапающими картину и сдирающими с нее краску. Я постаралась уйти как можно дальше от этих резких интонаций.
Прекрасный мир входит в меня, мы сливаемся воедино, и синий колокол дрожит и глухо звенит, у него басистый голос, земля колеблется и возносит меня вверх-вниз, вверх-вниз.
К моей форменной юбке прицепился невидимыми лапками зеленый побег, неотвязный, как беда.
— Схватил и не пускает, — смеется муж пани учительницы.
Лицо у него румяное от быстрой ходьбы, гладкое и спокойное.
Я обрываю стебель, на юбке остаются липучие шарики, мне ужасно хочется бросить в него этим цепким побегом, но не решаюсь и кидаю стебель на землю. Мне хорошо с этим человеком, я чувствую, что он меня понимает.
Когда-то давно (я даже представить себе не могу, как давно) этот улыбчивый человек, полюбив нашу пани учительницу, сбежал из духовной семинарии. Я вижу ясно, как он, выломав решетку на окне, прыгнул вниз. Сорвал с себя поповское одеяние, чтоб не мешало, и под ним оказалась зеленая рубаха. Рукава развеваются крыльями, руки раскинуты в стороны. Просто чудо! Но тут ткань моих образов распадается. О боже, не могла же там, внизу, стоять наша пани учительница, в очках, с крепко сжатыми губами и строгой складкой на переносице.
