Я катала коляску, и черная голова с янтарными глазками красиво выделялась на красной в цветочек подушечке, бархатные лапки беспомощно лежали на одеяльце, и лишь усики чуть-чуть подрагивали. Каждую минуту я наклонялась к своему ребеночку, и он ласково мурлыкал. Когда я дотрагивалась до него, мурлыканье усиливалось.
Я была наверху блаженства.
— Мама, ведь он у нас останется? Да?
— А что мы будем делать с кошкой?
— Мама, не можем же мы ее выбросить!
— Как скажет папа.
Папа возвращается после шести, весь день я вожу свою коляску, любуюсь спящим зверьком, и сердце мое тает от счастья и замирает от страха. Я мечтаю, чтобы время остановилось, чтобы со мной рядом навсегда осталось это ласковое созданье, я мечтаю, чтобы время ускорило свой бег и принесло решение.
— Кошку? — удивился папа. — А кто будет за ней убирать? Ты спросила у мамы?
— Да-а-а, она не хочет.
— Вот видишь! Значит, оставлять нельзя.
Как я ненавидела их обоих. Отца и маму. Один другого стоит: оба принуждают меня выкинуть живое существо, которое ищет защиты у моих ног, подставляет израненную головенку под ладонь, живое существо — такое бархатистое, такое чудесное, такое прекрасное, доверчиво сидящее в моей коляске. Мне не надо никаких подарков ни к первому, ни на николин день, мне нужна только эта мурлыкающая прелесть.
Мои слезы капают на кошкину шерстку, я размазываю их ладошкой, мир холоден и враждебен. Это я! Это в меня с криками и воплями летят камни, это я! Это меня обласкают в последний раз и предательски отдадут на растерзание злу. Это я пою свою последнюю песенку, это меня схватят за шиворот и выкинут через забор. Я боюсь, я вся съежилась, я еле дышу, а довольный котенок тянет и тянет свою песенку под моей ладонью.
— Возьму-ка его к себе, бедненького, — предлагает тетя Тонча, — а ты будешь приходить играть с ним.
Она берет котенка на руки, а Каю за руку, я иду проводить их, котенку я больше не нужна, он доверчиво притулился в ямке тетиного локтя и все поет, все поет.
Я возвращаюсь домой, и у меня такое чувство, будто огромный зверь прогрыз у меня в голове дырку и высосал содержимое, я — пустое яичко, я только скорлупа.
Наше сияющее окно — губительный огонь, и моя пустота сгорит здесь дотла, превратится в пепел.
Черный котенок вскоре превратился в кошку, которая, к великому тетиному удивлению, в один прекрасный день окотилась. Когда тетя спускала в унитаз слепых котят, она слышала их жалобный писк еще из трубы. Сердце ее смягчилось — теперь у нее стало три кошки: одна черная и две серых в полоску.
