Но мои прекрасные мечты разбиваются в прах при виде стриженого мальчика с завязанной ногой, он сидит пригорюнившись, и я не желаю впускать его к себе в душу, сопротивляюсь, укрываюсь с головой пуховиком.
Сжавшись, я забиваюсь в угол, лезу под стол, по голове барабанит кроваво-красная черепица, отстраняю ее руками, осколки падают в суп, летят на меня, я стараюсь увернуться, но они настигают меня всюду, все новые и новые, летят через разбитое окно, их удары не причиняют мне боли, черепица засыпает меня, я уже не могу подняться, я вся засыпана черепицей, ее швыряет в меня человек в зеленой рубахе, он смеется, потом кидает и кидает черешню, я должна съесть ее всю, на зубах хрустят косточки, скрипит стекло и песок…
Я просыпаюсь, дрожа от страха, сбрасываю тяжелый пуховик. На небо вышла луна, мой скрипач тихонько наигрывает, и от скрипки тянутся серебряные струны, цепляются за мое окно, и ветер перебирает их.
— Ты уже встала? — кричит соседка, и тут я окончательно просыпаюсь.
— Открой, я принесла тебе кофе!
Когда я вернулась из школы, брат был уже дома. Он лежал в своей старой деревянной коляске, смущенно улыбался и поглядывал на меня черными глазами из-под длиннющих ресниц. На нем белая мужская рубашка, оттеняющая смуглое личико, легкое одеяло соскользнуло, открыв тоненькие ножки.
Он совсем не выглядел больным.
Мы долго молча изучали друг друга.
— Дай мне обезьянку!
Я кинулась и принесла ему маленькую фарфоровую статуэтку.
— Дай кружку!
Я кинулась и принесла ему вазочку, в которую он ткнул пальцем.
— Дай лампу!
Я побежала на кухню.
— Мама, он просит лампу. Можно я дам?
— Ты что, спятила? Разве можно давать ему лампу?
— А если вылить керосин?
— Ах, оставь, пожалуйста!
Я рассердилась на маму и печально вернулась к братику.
— Лампу нельзя.
Его это не слишком огорчило. Он разглядывал розы на стекле.
— Дай мне букет!
Я провела по стене рукой и, улыбаясь, протянула ему пустую ладонь. Братик громко засмеялся.
