Огонь тоже враждебен, он зловеще потрескивает в печи, а вода в смятении булькает на плите, я пытаюсь понять, что она хочет поведать мне, но вода только шипит как змея, я задыхаюсь от страха и выскакиваю на улицу.
Штепка терпеливо ходит со мной, она больше не шутит, держит меня за руку. Фонарщик шестом зажег фонари, а дым от паровоза превратился в искры, они сыплются с виадука алыми снопами и, разлетаясь в разные стороны, одиноко гаснут в темноте каждая сама по себе.
— Идет! Взаправду! По-настоящему!
Я останавливаюсь. Это моя мама! Это она и не она. Испуганная и чужая, она стоит рядом, но она — далеко.
— Мамочка? Где ты была так долго?
Она не отвечает. Может, не слышит, может, пытается вспомнить.
Штепка поворачивает к дому, я оглядываюсь. Я боюсь остаться наедине с мамой, нас разделяет непреодолимое расстояние. Я приглядываюсь к теням, которые то обгоняют нас, то идут позади, они не поспевают вслед за нами, но потом, обогнав, снова бегут впереди, становятся то длиннее, то короче, и на меня накатывает новая волна страха.
Это мы идем или наши тени? Это на самом деле мы, живые, настоящие, или наша тень? Я боюсь, что моя рука пройдет сквозь пустоту, если я дотронусь до мамы.
— Что случилось? — спросил папа. — Ты где так долго была?
— Где я могла быть? — ответила мама зло, таким тоном, будто в чем-то обвиняла нас. — На рентгене. — И, словно желая наказать за какую-то несуществующую нашу вину, вызывающе добавила: — У меня затемнение в верхушках легких.
Лишь много позже мама поделилась со мной, что, узнав диагноз, она решила наложить на себя руки. Долго бродила по берегу Влтавы, но так и не отважилась броситься в воду, а я в отместку никогда не проговорилась ей о том, какую муку вытерпела моя детская душа, пока я ждала ее возвращения.
У папы на работе — на железной дороге — были свои врачи и амбулатория на Виноградах, свои медицинские учреждения. Мама собиралась в санаторий, в Татры; доктор устроил все очень быстро.
— Что делать с девчонкой? — беспокоилась мама. — Не оставлять же ее на целое лето в Праге?
А так как все наши дела решались на большом семейном совете, то именно там появилась гениальная идея. Муж тети Труды был когда-то скаутом и в последнюю минуту устроил меня в скаутский лагерь.
Мне еще не было семи, и вожатый поддался на уговоры при условии, что поедет и Лидунка тоже и будет за мной приглядывать. Но сначала он пожелал меня испытать и взял с отрядом на экскурсию. Я уже привыкла ходить с папой на далекие прогулки и в походы и не нуждалась в особом внимании.
