Наступила пауза. И Маматаю показалось, что разговор окончился. Но ему хотелось еще поговорить с начальником. И он спросил первое, что пришло на ум:
— Вы давно сюда приехали, Иван Васильевич?
— Давно, — охотно отозвался тот. — Еще когда монтировали первые станки. Я, знаете, москвич, вернее, из Подмосковья. — Чувствовалось, что Кукареву нравится рассказывать о себе, как человеку словоохотливому и привыкшему к чужому вниманию.
— Сами приехали или прислали, — пытался найти верный тон Маматай.
— А как же, по собственному желанию. И не один я, много нас приехало тогда, — с удовольствием пояснил Кукарев.
Разговор становился все непринужденнее. Маматаю искренне хотелось побольше разузнать об этом необычном человеке, он опять добродушно спросил:
— А вы по-киргизски говорите хорошо. Быстро научились?
Иван Васильевич весело рассмеялся, откидываясь на спинку стула. Смех у него оказался совсем не басовитым, а звонким, по-мальчишечьи открытым. Так смеются только сильные и добрые люди.
— Практика у меня большая, Маматай. После войны приехал в Узбекистан, когда пускали новый ткацкий комбинат. Впрочем, много раньше познакомился с этими краями… Ну, будем вместо работать, расскажу как-нибудь.
— Вот оно что…
Морщинистое лицо Кукарева сразу посветлело, морщинки распрямились, словно он вспомнил что-то хорошее, давнее, незабываемое. Ласково похлопав Маматая по плечу, он пригласил его в цех. И Маматай, забыв недавние страхи и растерянность, уверенно зашагал рядом с ним по цеху.
И вновь Маматай оглох от гула больших, похожих на русские печи, трепальных станков. Водопадом падали рыхлые, густые потоки ваты и туго наматывались на рулоны.
— Вот наша Сапаргюль! — восторженно закричал ему прямо в ухо Кукарев. — Когда пришла в цех, очень стеснялась: только и сказала, что пятеро детей у нее. Теперь же, ого! Депутат горсовета.
Сапаргюль, словно догадавшись, что говорят о ней, приветливо им кивнула и весело тыльной стороной ладони откинула прядь со лба. От всей ее статной фигуры веяло уверенной силой.
Кукарев же между тем подвел Маматая к толстому, косящему на оба глаза мастеру и, степенно познакомив их, коротко объяснив, что привел ему ученика, тут же ушел, на прощание крепко пожав руку новичку, мол, ничего, держись, все образуется. И у Маматая осталось радостное ощущение, что они с Кукаревым давным-давно знакомы, что они умеют понимать друг друга. И все это придавало ему смелости и твердости духа среди грохота и пыли его первого рабочего дня на комбинате.
