Мать суетливо принялась за дастархан.
Каип прямо с дороги в праздничной лисьей шапке вошел в дом и удивленно посмотрел на Маматая.
— Что случилось? Почему ты здесь?
Маматай твердо сказал, не отводя глаз:
— Учиться не буду, взял документы.
Каип молча повесил шапку и камчу на гвоздь, сел на кошму, выпил чаю, поданного суетливо женой, потребовал:
— Теперь говори, чтобы все понятно было!..
— Я же сказал, что забрал документы.
Отец вздрогнул, как от укола шилом:
— Бред какой!
— Сказал, не буду, и все…
— Плевал я на твои выкрутасы. — Усы Каипа ощетинились. — Да знаешь ли ты, щенок, чего мне стоило, чтобы тебя зачислили?! О деньгах и не говорю!.. Даже перед хромым бухгалтером нашим кланялся за эту самую бумажку… А он и сейчас, как встретит, поллитру требует!
— Вот поэтому и ушел я… Опозорил ты меня, отец! Презирают меня за нечестность! Как глаза покажу?
— Зачем тебе честность, недоумок! Умом нужно жить, а не честностью. Простота, говорят, хуже воровства…
— Выходит, по-разному смотрим на жизнь. Я свое счастье за деньги покупать не хочу.
— А у тебя и денег-то своих нет, — истерически взвизгнул отец. — Я тебя вырастил, через трудности, как собака, зубами за шкурку перетащил… А теперь поучаешь меня?..
Каип вскочил с места, сорвал со стены камчу и несколько раз стеганул сидевшего Маматая. Маматай инстинктивно спрятал голову. Каип в сердцах отбросил камчу и ударил сына рукой по макушке, подвернул палец и начал кричать:
— Проклятый, болван! Ох, мой палец! Ой-ой…
Гюлум, хорошо изучившая вихревой характер мужа, подобрала камчу и хотела выбросить в форточку, но попала в стекло, вылетевшее с жалобным звоном.
Каип набросился с руганью на жену, забыв на время о сыне.
В голос ревела испуганная и расстроенная приемом любимого брата шестнадцатилетняя Сайдана.
В доме, чувствовалось, надолго все перевернулось вверх дном. И Маматай решил уехать сразу же, не ожидая примирения и водворения порядка. Но на шее у него повисли мать и сестра, и Маматай остался с тем, что в первый же благоприятный момент уедет отсюда навсегда. В доме двум взрослым мужчинам стало тесно.
А Каип вдруг притих и сразу как-то сдал, почувствовал себя стариком, увидев, что сын у него — взрослый и больше в нем не нуждается.
Утром Маматай, на минуту прижав к груди плачущую мать и поцеловав в щеку сестренку, ушел из дому, не зная пока, куда приведет этот его первый самостоятельный шаг. Проходя мимо военкомата, он вспомнил, что возраст у него призывной, и встал в очередь на регистрацию…
