Занятый совсем невеселыми думами, он медленно шел по обезлюдевшим улицам и не заметил, как очутился у соседнего девичьего общежития. Он увидел, как двое верзил, выкрикивая угрозы, не пускали в подъезд двух испуганных девушек.
— А ну, пропустите их! — подходя, громко сказал Маматай.
Подвыпившие парни не обратили никакого внимания на его окрик. Тогда Маматай схватил за плечи того, кто держал дверь, и с силой оттолкнул в сторону. Девушки быстро проскользнули в общежитие, и было слышно, как их четкие каблучки застучали по ступеням лестницы.
Все это продолжалось одно мгновение, но Маматай тут же увидел, как второй, лохматый и тяжело дышащий, набычившись и шаря в карманах, подходил к нему, цедя сквозь зубы: «Ну ты, герой!» И в этот момент Маматай почувствовал, что кто-то ударил ею по голове чем-то твердым. Он коротко вскрикнул и, упав навзничь на асфальт, потерял сознание…
* * *
Лишь на третий день после этого случая Маматай смог выйти на работу. Его душила бессильная обида, но он молчал, считая унизительным рассказывать о драке с подонками. Лишь Парману по-свойски рассказал о том, что произошло.
Равнодушно-лениво выслушав его, Парман, не прерывая ремонта станка, вдруг захохотал так, как будто ничего смешнее он в жизни не слыхал. Перестав хохотать, Парман привычным для него безразличным тоном доложил:
— Тебя угораздило налететь на Колдоша.
— А кто он такой?
— Ну, он бандит отпетый, — сказал Парман и опять захохотал, но как-то тише и почтительней, — его каждая собака у нас тут знает… Когда-то Колдоша ко мне прикрепили учеником. Зряшный он человечишка, хоть и мыкался здесь долго… То с похмелья заявится с фонарем под глазом, то совсем не придет, — Парман опять засмеялся, передохнул. — А тут как-то предстал перед начальством и как отрубил: «Ухожу!» А мне что? Я к нему в няньки не нанимался. «Как хочешь», — говорю. Да оно и верно: как кто хочет, так и должен поступать.
«Почему же «как хочешь»?» — удивился Маматай, потому что внутренне был убежден, что, если человек на твоих глазах погибает, катится вниз, нельзя быть равнодушным, смотреть на чужую беду со стороны. Но как объяснить все это Парману, который уже отвернулся от него к станку, мыча что-то себе под нос, что, видно, называлось у Пармана пением.
В тот же день Маматая вызвали в комитет комсомола. Секретарь, Чинара Темирбаева, тоненькая, с блестящими, гладкими, обрезанными ниже плеч волосами, встретила его с улыбкой. Ей явно нравилось быть властной.
