— Это что же? — спросила тетя Маша, показывая на продранный живот лошади и напиханное в том месте сено.
— Знаешь, как ни кормлю, она все не ест... Я так уж выдумал ее кормить. Вот те лошади, — и Алеша показал за окно, где стояли живые лошади, — едят и пьют, а эта нет...
И стал лить в дырку своей лошади воду.
— Да она ведь игрушечная и вся размякнет у тебя, — вмешалась Александра Леонтьевна.
Алеша с удивлением посмотрел на мать.
— Разве? А ведь она жить хочет.
Потом все вышли смотреть усадебные постройки. Около дома были большие ветлы, садик, небольшой, фруктовый, и пруд, где по вечерам задавали концерты лягушки.
Мария Леонтьевна смотрела на крепкие хозяйственные постройки, на суетящихся во дворе работников, на лошадей, коров с большим одобрением. Ей самой приходилось заниматься сейчас хозяйством в Коровине, и она хорошо стала понимать, сколько хлопот нужно за всем этим большим хозяйством, чтобы дела шли нормально. Прошли плотину, тополиную аллею, завиднелись дома деревни.
— А ты пишешь сейчас что-нибудь? — спросила Мария Леонтьевна.
— В первые годы не удавалось. А потом стала выкраивать время. Написала несколько небольших детских рассказов да две повести о житье-бытье в Николаевске.
— Дашь почитать?
— Да они еще не окончательно отделаны, — замялась Александра Леонтьевна.
— Саша, ты что-то скрываешь от меня. И по письмам я заметила, что ты хандришь, и сама вижу, что ты чем-то обижена и разочарована, что ли...
— Да нет, я ничего от тебя не скрываю, а моя хандра совсем особенного свойства, чем ты можешь предполагать. С Алешей у нас все хорошо, не густо, но на жизнь хватает. Но ты права, порой меня охватывает хандра, имеющая веские причины. Пойдем ко мне в кабинет, я все тебе скажу, что меня волновало все эти годы…
Сестры подошли к дому, прошли в ее кабинет, большой, просторный, но бедно обставленный: трюмо с подставкой, красный столик, зеленый сундучок, куда хозяйка складывала всякие домашние мелочи, старый кожаный диван, большой письменный стол, на котором лежали книги, журналы, какие-то бумаги, керосиновая лампа.
— Садись, Маша, — Александра Леонтьевна указала на диван, а сама устроилась за письменным столом. — Скажу тебе откровенно, что много не могла писать не только потому, что отвлекал меня маленький Алеша; но прежде всего потому, что в последние два-три года во мне совершалась большая умственная работа.
Мария Леонтьевна внимательно слушала старшую ‚ сестру, боясь шелохнуться на стареньком диване, чтобы даже скрипом не спугнуть мысли сестры, настроившейся на откровенность.
