содержит в себе неразрешимое противоречие. Как можно признавать поражение, если это означает отречься от того, что стало частью тебя? Разрежьте мне грудь, и вы увидите имена «Мэгги» и «Элинор», вырезанные на костях, вытатуированные яркими красками на каждой артерии или органе. Нет, облегчение, которое я испытывал (да, испытывал, и я готов в этом признаться), означало лишь то, что я осознал свое родительское бессилие. После того, что случилось тем вечером (что бы это ни было), мы не сумели достучаться до Элинор, не смогли разобраться, что творится у нее в душе́, и теперь нам оставалось только надеяться, изо всех сил надеяться, что время действительно лечит и что в конце концов Элинор вернется к нам снова.
Особенно глубоко мне врезалось в память, с каким поистине беспримерным тщанием ты готовилась к отъезду Элинор в университет. После выпускных экзаменов в школе она отдалилась от нас еще больше, превратившись из дочери в квартирантку, в жиличку, и притом – не самую дружелюбную и общительную. Лето, когда ей исполнилось восемнадцать, выдалось погожее, солнечное, и все же Элинор, бывало, не выходила из спальни по целым дням. И пока я волновался, что она вообще может передумать поступать в университет, ты терпеливо паковала вещи в коробки и складывала их аккуратными штабелями в прихожей: отдельно постельное белье, отдельно книги и тетради, отдельно кухонная утварь и так далее.
Сама поездка в Манчестер оказалась по-настоящему мучительной. Думаю, ты ее не забыла, Мегс. После получаса беспрерывных расспросов, рада ли Элинор, волнуется ли, не забыла ли она что-нибудь важное (вопросов, оставшихся практически без ответа), меня, наконец, осенило, и я на полную громкость включил «Мэджик ФМ», стараясь заполнить музыкой отчужденную тишину. Когда же мы подъехали к общежитию, то поспешили заменить разговоры деловитой суетой, тасканием коробок и прочими мелочами, причем так увлеклись, что нам не пришло в голову как следует расспросить других первокурсников и их столь же озабоченных родителей. Наконец разгрузка была закончена, и мы непроизвольно построились «клином»: Элинор впереди, ты и я – чуть сзади, так что при взгляде сверху наша компания напоминала равнобедренный треугольник.
– Давай я постелю тебе постель. – Ты бодрилась, но я видел, как напряженно сжимаются твои губы.
– Нет, мам, не нужно. – По-прежнему стоя к нам спиной, Элинор наблюдала обратный исход родителей на парковку, но ты уже открывала пластиковую коробку с постельными принадлежностями.
