Я подумываю о том, чтобы мягко перевести разговор на прошлый сеанс, когда мне нанесла короткий визит Долли, и откидываюсь на спинку, понимая, что нельзя действовать под влиянием своего любопытства.
Молчание.
— Мне приснился сон, — наконец говорит она. — Я знаю, что вы, психиатры, любите сны.
Я откашливаюсь.
— Хочешь рассказать о нем? — спрашиваю я.
Ее взгляд затуманивается, словно она опять попадает в свой сон. Я знаю, что нужно соблюдать полнейшую тишину. Даже тиканье часов кажется оглушающим. Предвкушение вынуждает меня наклониться вперед.
— В одной тихой деревушке, в теньке, стоит маленькая девочка, — начинает она, пряча руки между бедер. — Она потерялась, не может найти маму. Девочка не знает, где она, и боится, что ее унесла река к какому-то поросшему зеленой травой берегу.
«Мама, где ты?» — зовет девочка. А вдруг ее уволокли Тигры, думает она. Девочка кричит «ку-ку», как в игре в прятки, но ни мамы, ни Тигров нигде нет. Одинокая и голодная, девочка идет к реке, зная, что холодная вода утянет ее в свои глубины за секунды. Она представляет, как держит в руках по камню, и опускается вниз, а вокруг нее снуют оранжевые рыбки. Она медленно погружается, а по реке идет рябь. Когда девочка всплывает, чтобы глотнуть воздуха, кто-то хлопает ее по плечу оранжевой лапой. Она оборачивается и понимает, что это тот, кто хочет видеть в ней только шлюху и рабыню.
«Моя мама пропала, — говорит девочка, — и у меня в миске нет еды». Тигр подходит ближе.
«Тогда работай. Зарабатывай на жизнь, — говорит он. — Вставай на четвереньки». Девочка опускается на землю, а вокруг нее собираются другие Тигры. Их глаза горят огнем.
Пауза.
— Ублюдки, любители поглазеть, — добавляет Алекса и, как мне кажется, в изнеможении откидывается на спинку.
— Да, ну и сон, — говорю я.
— Мне часто снятся сны, — говорит она. — Это ворота.
— Куда?
— В старые истории. В новые надежды. Когда как.
— Есть идеи, что это значит?
Она кивает.
— В пятницу мы были на вечеринке, — говорит она, кладя ногу на ногу, — дома у Шона. Навид тоже там был. Алексе захотелось расслабиться.
Я вопросительно смотрю на нее, отчаянно нуждаясь в разъяснениях.
Она улыбается.
— Ой, простите, — говорит она. — Я Онир. Надо было предупредить, как только я пришла.
Молчание.
— Рад познакомиться, Онир, — говорю я, лихорадочно соображая.
Видя мое замешательство, она ждет, когда я сделаю вывод: «Сейчас передо мной другая личность, Онир, а не Алекса». Я спрашиваю себя, как часто кто-то из Стаи вынужден это делать — ждать, когда до таких экземпляров, как я, дойдет, что произошло переключение. Должно быть, это их страшно раздражает, да и времени много отнимает.
