Ее взгляд скользит по моему кабинету.
Я заглядываю в пакет — от теплого запаха бейгла с солониной рот наполняется слюной — смотрю на часы: без четверти восемь.
У меня расширяются глаза.
— От «Фелисе»?
Она кивает:
— Твой любимый. С маринованными огурчиками.
— Какая ты молодец, — говорю я.
Я нежно целую ее в щеку.
«Какая она добрая», — думаю я. Вдруг в голове звучит голос моей матери:
«Если женщина удивляет тебя, значит, она надеется поймать тебя на крючок!»
Я закручиваю верх пакета, закрывая его.
— У меня пациент, — говорю я.
— Знаю. Алекса. В восемь.
— Моника! Это…
— Конфиденциальная информация, — заканчивает она, прикладывая палец к губам. — Не беспокойся.
Она передает мне мой ежедневник и целует меня в губы, но я отстраняюсь. Резко и недовольно.
— Ты забыл его дома. Я подумала, что он может тебе понадобиться. Как бы то ни было, он дал мне предлог, чтобы неожиданно нагрянуть к тебе. — Она сияет.
— Когда в следующий раз решишь сделать мне сюрприз, пожалуйста, не делай, — требую я.
Я наблюдаю, как она мрачнеет. Я сделал ей больно и унизил ее. Меня охватывают угрызения совести, мои слова жалят так же жестоко, как слова отца.
Именно в тот момент, когда Моника делает шаг назад, появляется Алекса. Ее взгляд прикован к телефону. Подняв голову, она тут же направляется к своему обычному месту ожидания в вестибюле.
— Мне надо работать, — строго говорю я.
Моника замечает мой взгляд и оборачивается.
— Алекса? — шепотом спрашивает она. Я продолжаю смотреть на Алексу. — Она красивая.
— Моника, — жестко говорю я, жестом указывая ей на дверь.
Моника идет мимо Алексы, и обе внимательно разглядывают друг друга. Моника встряхивает головой, откидывая волосы. Я замечаю, что ее осанка становится более величественной, чем всегда, а походка — уверенней.
Я закрываю дверь и остаюсь с самим собой на ближайшие десять минут. Мысли возвращаются к отцу. Я представляю его, человека немногословного, но одновременно грозного. Руки огромные, с лопату, а глаза с изящными длинными ресницами. Сотканный из противоречий, он шел по жизни, будто был един в двух лицах. Дома он выпускал из себя тирана, его настроение менялось с такой скоростью, что мы с матерью ходили на цыпочках по стенке, как испуганные щенки. На людях тирана сменял гордый отец семейства, благочестивый и от природы наделенный качествами лидера. Однажды в Рождество — мне тогда было девять, — я был вынужден вместе с ним пойти в наш местный зал для собраний. В руках с обкусанными ногтями я нес картонную коробку с игрушками. Старыми игрушками. Игрушками, которые я любил, о которых я заботился, с которыми я играл. Отец настоял, чтобы я отдал их нашим менее успешным братьям и сестрам. Среди игрушек был Ивел Книвел
