Глава 3. Дэниел Розенштайн
Двое пациентов стоят, прислонившись к знаменитому дубу «Глендауна» — мощнейшее дерево, — и решают, как будут играть в шпионов. Начать игру им мешает обычная проблема: что искать, кроме очевидного: дерева, цветочка или пациента. Эмма, находящаяся здесь уже три года, сдается после второй попытки и уходит, оставляя Шарлотту одну. Шарлотта в затруднительном положении — похоже, ее больше интересуют фантазии в собственной голове.
— Они скоро будут здесь. Уже недолго, — объявляет она, расширенными глазами глядя в небо. — Ведь это правда, доктор Розенштайн?
Я улыбаюсь. Не желая возражать Шарлотте или разрушать ее воображаемый мир, но при этом зная, что она имеет в виду «счастливых захватчиков». Тех, кто, как она верит, является ее настоящей семьей.
Утро теплое и безоблачное. Я иду по лужайке. Мне приятно чувствовать, как свежий воздух наполняет легкие. Жимолость перебросила свою плеть через мощеную дорожку к «Глендауну» — стационару для тех, кого когда-то обозначали терминами «сумасшедшие» или «невменяемые». Однако психиатрические лечебницы уже давно исчезли с зеленых окраин лондонского Норд-Веста и теперь существуют только в воображении авторов готических романов. Пациенты здесь не сумасшедшие и не душевнобольные. Они скорее несчастные, страдающие от давней эмоциональной травмы.
У поворота дорожки, окаймленной цветущим низким, до колена, кустарником, я провожу рукой по плотному валику лаванды, а потом вдыхаю запах, оставшийся на ладони. В огороде недавно высадили розмарин и зеленый лук. В прошлом году был затеян проект, нацеленный на то, чтобы побудить обитателей к активной деятельности на свежем воздухе, и сейчас я вижу, что этой деятельности уделяется мало внимания: по земле медленно расползается плющ с большими листьями.
Мои мысли обращаются к моим сегодняшним пациентам. К тому, сколько внимания им потребуется. И заботы. Их беспокойство разрастается, как лесной пожар, и требует, чтобы я сдерживал и усмирял его, наводил порядок и защищал. Они думают, что я хороший психиатр. Иногда я задаюсь вопросом, что было бы, если бы я не оправдал их надежд, если бы мой этический кодекс дал сбой. Откажись я от своих клинических стандартов, и их добрый мозгоправ тут же стал бы плохим или даже вигилантом[6].
Я смотрю на часы, а потом отсчитываю на стене «Глендауна» девятое окно и вижу Сестру Вил, которая смотрит на меня. Ее пухлые руки скрещены на груди, обтянутой белым халатом. Она не улыбается и не машет мне, ее взгляд холоден как лед.
