Пока я намыливался, это предостережение ритмически повторялось без какого-либо осмысленного с моей стороны анализа, становясь как бы частью мыльной пены. Только под конец, между одеколоном и нижним бельем, я заинтересовался тем, что со мной происходит, и в этом плане — упомянутым Адбекункусом, которому на протяжении получаса с такой настойчивостью я предлагал замолчать. Это стоило мне целой бессонной ночи, в течение которой я пытался понять причину моего, пусть и не явно выраженного, невроза, неопасного, конечно, но устойчивого, который не прекращался и мешал мне заснуть, — и я стал донимать себя вопросом: где должен находиться без умолку тараторящий Адбекункус, которому нечто, находящееся внутри меня и слышащее его, категорически и на английском языке велит замолчать?
Я отверг фантастическое и слишком простое предположение, что не было ничего и никого, что бы и кто бы могло или мог называться Адбекункусом, наделенным раздражающей меня говорливостью. То, что речь идет об имени собственном, не вызывало у меня ни малейшего сомнения, — случается, что ты даже видишь заглавную букву некоторых сложных буквенных сочетаний. Я знаю за собой умение выдумывать слова, с виду лишенные какого-либо смысла или наделенные им по моему разумению, однако, полагаю, никогда я не вызывал к жизни столь неприятное, гротескное и отталкивающее имя, как Адбекункус. Имя худшего из демонов, эдакого жалкого беса, к которому взывают почитатели черной магии, — имя столь же неприятное, как и его носитель distasteful Adbekunkus. Но полагаться на эмоции значило остаться в неведении, с другой стороны, мало способствовали бы получению ответа сравнительный анализ, мнемотехника[104] или какие-либо ассоциативные подходы. Я остановился на мысли, что Адбекункус не имел связи ни с одним из сознательных существ, — невроз, похоже, заключался как раз в том, что моя фраза просила замолчать что-то или кого-то, кто или что является абсолютной пустотой. Сколько раз некое абстрактное имя порождает образ животного либо человека, — на этот раз, наоборот, было необходимо, чтобы Адбекункус замолчал, но как же он замолчит, если никогда не говорил и не кричал! Как бороться с этим конгломератом пустоты? Я уснул, немного похожий на него — пустой и отсутствующий.
И вот, закончив все, что полагается, встают, принимают душ, пудрятся тальком, душатся, причесываются, одеваются — и становятся мало-помалу теми, кем не являются.
