Реплика с вопросами без ответа.
Найдется ли сколько-нибудь внятное оправдание вторжению театральной режиссуры в литературный жанр прозы — единотворческий, не признающий соавторства. Равно как поэзия, живопись, музыкальная композиция, и уже только тем чуждый театральному. Коллективному по определению. Бесцеремонно используя чужое, завершенное в своей форме произведение, кастрируя, подчас дополняя (!), меняя структуру с целью втиснуть в прокрустово ложе театрального размера и сценического времени. И т.д. и т.п. По существу, совершается этическое преступление. Но в афише это именуется невинно: инсценировка, адаптация, по мотивам… и еще черт знает чем. Вивисекции подвергаются, как правило, произведения больших писателей, давно умерших, которые не могут защитить свое имя, свое выстраданное, глубоко пережитое творение, в котором автор просеивал каждое слово через сито родного языка, как золотоискатель песок в поисках крупицы чистого золота: место этого слова в предложении, предложения в абзаце, абзаца в общей композиции… И так до последней запятой и точки в конце.
Вопрос. Каким нравственным правом пользуется режиссер, и почему эта порочная практика считается приемлемой? Примеров таких вторжений множество. Приведу лишь один, пережитый мною болезненно много лет тому назад. Роман Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита», своевольно конвертируемый режиссером Ю. Любимовым в иной жанр искусства, был тем самым насильственно привлечен, как и имя писателя, к пособничеству успеху или неуспеху спектакля. Вообще-то спекуляция чужим именем в русском языке имеет определение.
Режиссер должен был знать принципиальное неприятие Булгаковым чьего бы то ни было вмешательства в свои произведения (истории с Вересаевым, Пырьевым, Станиславским). Где там! Своя корысть ближе к телу.
Отчего выдающийся драматург эпохи избрал жанр прозы для «Мастера…»? Разве это не вопрос? Стоит обратить внимание, что в мистически-загадочном романе нет героя с яркой персонифицированной характеристикой. Большой художник ничего не делает просто так. В его произведениях нет ничего случайного. А если речь идет, как в нашем случае, о большом писателе ума проницательного, то тогда тем более. Мы не знаем, как выглядел Мастер, Маргарита. Мы внимаем словам, вложенным автором в уста дьявола-Воланда, но не видим его. Он не присутствует физически.
Как было не обратить внимания на эпиграф к роману:
«Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
