В общежитии на нашем этаже жили китайские студенты, их было шесть или семь человек. Если мы с Владом удалялись на кухню для чтения писем, то они каждый вечер выносили в коридор стулья и тумбочку. За тумбочкой, на которой в рамке стоял портрет Мао Цзэдуна, восседал их староста Ван Баокан и проводил политинформацию. Не знаю, почему и за что, но китайцы любили меня. Любили, и все тут. И однажды сделали мне подарок — светлый плащ и такую же светлую шляпу. В таком молочно-кофейном одеянии под мелким моросящим дождем, который сочился, как из прокисшей половой тряпки, подвешенной над питерскими крышами, я сидел на скамье, как мокрая белая ворона. В перспективе бульвара не было ни одного человека. Иначе говоря, чуждый пейзажу нелепый тип не мог не обратить на себя внимание…
После случая на тропе я не знал, как быть. Одна надежда, что Ира не опо-знает меня на пляже. На пляже все люди выглядят иначе. Так и случилось. На следующий день я передал ей подарок от Влада, и Ира пригласила меня к себе. Мы сидели в саду, ели фрукты под разросшимся фиговым деревом. Марс, ее немецкая овчарка, лежала у ее ног. Разговаривали, как давние знакомые. Уходить не хотелось. Ира это чувствовала и предложила спуститься к морю. Я с радостью принял предложение. Мы устроились на большом, теплом, плоском, как утюг, камне у самого берега. День катился к закату, когда Ира предложила искупаться.
Мы поплыли от берега вдаль. Я плыл за ней в фарватере. Время от времени она оборачивалась и спрашивала, не хочу ли вернуться. Я никогда не заплывал в открытое море так далеко, поэтому не знал своих возможностей. Мы были в воде уже не менее сорока минут. Я оглянулся. Горная гряда с характерной зубчатой вершиной Ай-Петри возвышалась доисторическим силуэтом над погруженным в ночь ландшафтом. И мы двое, она и я, одинокие и беззащитные в этом молчаливом Черном море, безграничном в черной ночи под безмерным, светящимся мириадами отверстий черным ситом, из которого время от времени выпадала звезда, оставляя за собой светлый шлейф, и угасала где-то в таинственной бесконечности.
Надо возвращаться, сказала Ира, и мы повернули в направлении городских огней. Когда вышли на берег, я почувствовал усталость и радость тверди под ногами.
После этого заплыва мы уже не расставались. Я засыпал, полный впечатлений дня, и просыпался с радостной мыслью о встрече на пляже. Вечером мы шли пешком через Воронцовский парк, выходили на нижнюю дорогу, ведущую в Мисхор на «стекляшку». Так называлась танцплощадка в Мисхоре. Каждый вечер туда и обратно мы шли по дороге в пьянящих запахах сухого кедра и кипарисов, в яростном перезвоне многозвучных цикад.
