Невысокий и жилистый, он был одет в облегающий черный костюм. Приблизился ко мне сквозь внезапно возникшую светящуюся дымку. Я хотел окликнуть его, но голос как будто отключили.
Незнакомец обогнул китаезу и остановился в паре шагов от меня. Было так темно, что я едва различал его ботинки на фоне черной земли. Послышался звук, похожий на непринужденный смех, словно кому-то рассказали в меру смешной анекдот.
Далекий-далекий голос сказал:
— Ловко, очень ловко...
Перед глазами все поплыло. Меня кто-то принялся ощупывать; боль в боку превратилась в полосу угасающего пламени.
— Лежи тихо, — прошептал кто-то. — Надо остановить кровь.
Я хотел сказать, что Рыжий взял слишком высоко, что нож задел только жир да хрящ, но получилось невнятное пыхтение.
— Я вколол тебе бодряка, — произнес тот же голос. Тенор с придыханием, легкий, точно туман над морем. — Больше у меня с собой ничего.
Человек произвел еще какие-то манипуляции с моей раной. Снова стало больно, но не так сильно. По боку расплывалось приятное тепло. Я лежал и просто дышал.
— Ну вот, — сказал голос. — Как думаешь, сможешь встать?
Тут я уже ничего не пытался сказать и просто запыхтел, переворачиваясь на грудь. Подобрал коленки. Встал на четвереньки; деревья плыли мимо, словно я кружился на карусели.
— Лучше поторопиться, — заметил коротышка. — Они уже близко.
— Ага, — сказал я и поднялся на ноги, как альпинист-любитель на последних метрах к вершине Аннапурны[9].
Мы посмотрели друг на друга, стоя на безупречном газоне, чистоту которого не нарушало ничего, кроме трех с половиной тел. Незнакомец был стройного сложения, грациозной осанки; черты лица — точеные и не простые: ни дать ни взять король династии Бурбонов; голова — узкая, правильной формы; глаза — выпученные и широко посаженные; на руках пианиста — тонкие черные перчатки. Одет он был в облегающие брюки, заправленные в невысокие сапоги, и затейливую черную жилетку с высоким кружевным воротником.
— Кто они такие? — квакающим голосом спросил я, нарушив тишину.
Незнакомец посмотрел на китаезу: взгляд у жирдяя был пустой, как у трупа на фотографии с поля боя. Коротышка оскалил острые и неестественно белые зубы.
— Подонки, — деликатно произнес он. — Ловчие, трупари. Низшие из низших. — Тут он хохотнул. — Зато я — высший из низших.
В голове у меня засвистело, и я почти перестал его слышать. Ноги по-прежнему были картонные. Я потер затылок — не помогло. Создалось впечатление, будто я вошел в туалет и вдруг оказался на сцене посреди третьего акта «Аиды».
