Глаза его смотрели на меня и на мир, который открывался за моей спиной, пристально и грустно. Ни на одном лице я не увидел улыбки.
— Играешь? — кивнул я на гитару.
— Генка играл, — ответил парень.
— Генка? — вспомнил я первую подпись под письмом. — А где же он сам?
— Вчера вечером его увезли.
— Кто? Куда?
— Да милиция… Милиция. Его и еще двоих.
В тот вечер на трех скамейках сидели всего девять из двенадцати. Трое «из игры» выбыли. На следующий день вместе со следователем мы поднимались по широкой лестнице учреждения, где до суда содержатся несовершеннолетние правонарушители.
Минут пятнадцать мы ждали, пока приведут Гену.
«Входи», — сказала ему женщина в защитной форме с погонами.
Решетка на окнах, табуретка задвинута в дальний угол, стул прибит крепко-накрепко к полу. Где они, три скамейки, сдвинутые в ряд посредине старого двора? Не близко. Уже не близко, хотя и ехать-то каких-нибудь полчаса.
Мальчик стоит перед следователем — глаза стараются проникнуть туда, за толстые стены.
— Гена, можешь сесть, — кивает следователь на табурет.
— На сколько, гражданин следователь? — мальчик выдавливает из себя улыбку.
— Рано, Гена, этому научился…
— А… Что уж теперь…
Взмах руки, как приказ к отступлению на заранее не подготовленные позиции.
Следователь скрупулезно выяснял детали преступления, часы с минутами, в какую сторону побежали, как он крикнул, кто был рядом…
А мне было интересно совсем другое. Я хотел выяснить, о чем Гена мечтал вчера, какую программу жизни намечал, может, как раз в этом и заключалась причина, по которой Гена здесь, за решетками, а не в своем обычном дворе.
Мечты у Гены были, можно сказать, обычные. По крайней мере, он никогда не помышлял ограбить банк или напасть на инкассатора. Но — нормальные, земные. Не высокие. Но, может, и нельзя требовать от парня, чтобы мечты его и идеалы отвечали не только стереотипам его двора и улицы, а, к примеру, человечества. И взрослому это не всегда по силам. Но все-таки давайте посмотрим.
Думал Гена о том, что пройдут годы, он придет вечером на свой двор, с далеким южным загаром, в военной форме, с орденом на мундире, и мама на шею кинется: «Геночка!» И подойдут друзья, и положат руки на плечи: «Здорово, Геныч!»
Что еще?
Больше вспомнить, о чем мечтал, Гена не мог. Да и большего, чем этот образ, вроде бы и не было. Кроме разве еще одного: пока он будет служить, его обязательно будет ждать девчонка. И обязательно дождется, и тоже, как мама, кинется на шею.
