От неожиданности информации я даже, вспоминаю, засмеялся:
— На меня? Ты ничего не перепутал? Я тебя, парень, вижу первый раз в жизни…
И он заговорил — быстро, словно опасаясь, что я не дослушаю, прерву на полуслове:
— Я тогда учился и работал на киностудии Горького… А вы у нас выступали с лекцией. О молодежном движении. Мне понравилось. Но когда я рассказал своему куратору о том, что вы у нас были…
Куратору?
— Я стал агентом КГБ, когда еще учился на первом курсе… — И так же, не глядя на меня, продолжал этот свой странный рассказ:
— Да… И куратор потребовал, чтобы я подробно написал, о чем вы нам говорили… Я сначала отказывался… Но он меня заставил… Он сказал, что с вами ничего не сделают… Им просто надо знать… Я написал… А потом я прочитал статью кинорежиссера Инны Туманян… Она написала, что после выступления на студии одного известного журналиста его вызвали на ковер. В горком партии… Я понял, что это о вас… И обо мне… Я тут же бросился к своему куратору… Я нашел его… Мы увиделись на конспиративной квартире… Он был не один, а еще с кем-то… Я его спросил: "Вы же говорили, что это только для вашей информации… Что с ним, то есть с вами, — он облизнул губы, — ничего не будет!" А они засмеялись… Оба… И куратор сказал: "Что ты волнуешься! Мы же его не посадили…"
Он говорил короткими, отрывистыми фразами, и я мог только предположить, как трудно ему дался и тот, вчерашний ночной звонок, и сегодняшний утренний визит, и слова, которые он произносит, глядя куда-то поверх меня — туда, туда, далеко-далеко, в известное лишь ему пространство жизни, где ему суждено было упасть и в котором ему захотелось подняться. Он замолчал и потом, после паузы, произнес:
— Завтра утром я улетаю… Я эмигрирую… Наверное, навсегда… Я не хочу здесь больше оставаться… Я буду жить в Израиле… Наверное, я никогда вас больше не увижу… Если можно… Простите меня…
Лишь в этом месте я мельком взглянул на него и снова опустил глаза… Не потому, конечно, что мне было неприятно смотреть на его лицо — лицо хорошо воспитанного юноши из интеллигентной еврейской семьи. Нет, все совсем по-другому! И злость не закипела, и презрение не обожгло, то есть ничего такого трагическо-карнавального в душе не возникло. Скорее всего, я просто растерялся, как теряешься, не знаешь, что сказать в ответ, когда вдруг случайный попутчик в поезде неожиданно распахнет перед тобой душу. Да, парень, ну а что же мне теперь делать?.. То выступление на киностудии имени Горького и все последовавшее за ним я тут же вспомнил. Хотя сам этот случай не настолько сильно запечатлелся в памяти, чтобы считать его какой-то вехой в жизни. Так, какой-то бред.
